Вадим Прокофьев - Степан Халтурин

Вечером 27 февраля Михаил Родионович Попов и Плеханов встретили знакомого разносчика газет. Это был типичный представитель пронырливой, крикливой и всегда все знающей корпорации.

— Слыхали, на Обводном шпульщики забастовали, фабрика сегодня стояла целый день.

— А почему, причины в чем?

— Управляющий Фиш, англичанин, по-русски ни «бе» ни «ме», зато здорово кумекает насчет того, как русского человека облапошить. Взял ни с того ни с сего и уменьшил сдельную плату — по прядильному на десять копеек с пуда, по ткацкому на пять-шесть копеек с куска. Я сейчас в артель бегу, там собрались шпульщики, спорят — выходить назавтра на работу иль дальше бастовать. Пошли со мной, что ли…

Плеханов и Попов двинулись за газетчиком. В артельной квартире, где в основном жили тверские рабочие, шпульщики не старше пятнадцати-шестнадцати лет, стоял страшный гвалт.

— Дурим ли или нет, а только так и знайте — завтра не станем на работы.

— По-вашему выходит, идти нам всем за шпульщиками, а по-моему, нужно шпульщикам вихры надрать. Отцы-то в деревне — поучить и некому.

— Фу-ты ну-ты, мы-ста, вы-ста, надрать вихры, еще кто кому…

Приход интеллигентов прекратил споры. Наступила минута неловкого молчания. Шустрый газетчик, стараясь вывести всех из затруднения, с серьезным видом обратился к Плеханову:

— Вот не знаем, как нам быть, бастовать ли всем или становиться на работы.

Рабочие прыснули, послышались реплики:

— Да тебе что, Андроныч, на кой леший тебе становиться?

— Твое дело — взял под мышки газеты и знай выкрикивай: «Кому новых, свеженьких газет!»

— Хватит, дайте людям слово сказать, и так языки начесали, а надумать ничего и не надумали.

Плеханова не нужно было просить, он любил и умел выступать внезапно, экспромтом.

— Господа, даром ничего не дается. Поверьте мне, я хоть и не пророк, но не нужно быть и пророком, чтобы предсказать, что это ваше вполне законное желание — не давать себя в обиду — хозяева и правительство назовут бунтом. Но вы этим не смущайтесь: мы постараемся вывести ваше дело на свет божий, мы будем печатать о ходе вашей стачки в газетах. В крайнем случае, если понадобится, можно будет подать прошение, по-моему, лучше не государю, а наследнику, он, говорят, более расположен к простому человеку.

Плеханов разгорячился, рабочие слушали с напряженным вниманием. Заканчивая свою импровизацию, Георгий Валентинович вскочил на табуретку.

— Мне остается сказать вам еще только вот что: вы заметили, я все время говорил — мы да мы, а не я. Есть много, господа, людей, которые готовы работать и жертвовать своей жизнью для блага русского народа, для блага русского рабочего. А пока, господа, прощайте. Я вам сказал наш совет, ваше дело принять его или отвергнуть.

— Благодарим!

— Покорно благодарим!

Попов и Плеханов прямо из артельной квартиры поспешили оповестить землевольцев о предполагаемой стачке.

По дороге Попов заспорил, не соглашаясь с намерением Плеханова сразу превратить стачку в уличную демонстрацию под предлогом подачи прошения наследнику.

— Да пойми ты, Михаил, ведь стачка возникла стихийно, никто ее не готовил, значит так же стихийно она может и прекратиться, а мы используем ее как агитацию действием, если не бунтом, так демонстрацией.

Попов возражал.

На следующий день к вечеру Петр Анисимович Моисеенко рассказывал Халтурину:

— Я слыхал сегодня, как интеллигенты говорят, что стачка сама собой произошла. Ну, и пусть себе. А ведь какую работу мы провели там со шпульщиками и ткачами, прежде чем фабрика стала. Теперь, Степан, нужно требования конторе предъявить. Мы их тут набросали, посмотри.

— А чего смотреть-то, Петр, знаю, что вы все обговорили с рабочими, не от себя придумали, ведь са-ми-то не чужие, рабочие и есть. Ты вот лучше скажи, слыхал я, к наследнику идти хотят?

— И не говори… В царя вера еще сильна у ткачей, это тебе не металлисты. Нам и то изворачиваться, ой, как приходится! Иначе и слушать тебя не будут. Мы уж отговаривали, попов, правительство да дворян ругали. А царя нельзя, словом, «посуду бей, а самовара не трогай». И уговорили бы наверное, да вот дружок твой, Плеханов, всю обедню испортил, побывал у шпульщиков да к наследнику идти призвал. Что-то я не могу понять, ведь из народников он, а рабочих к царскому сыну зовет с поклоном идти.

— Не понял ты, не понял, Петр, Плеханов, сдается мне, рабочих на улицу вывести хочет. Это не худо, только ведь рабочие ткачи не поймут, что подача прошения — зацепка, а главное — свою силу перед народом показать, как в семьдесят шестом году у Казанского да в прошлом на Смоленском кладбище. Не отговорили?

— Куда там. Кричат «подать!» — да и делу конец.

— Завтра я поговорю с ними, хотя боюсь, не растолкую, мало еще с ткачами-то работы ведем.

— Нет, Степан, ты пока не ходи, там вокруг фабрики «пауки» шныряют вовсю, фабричным ребятам для соблазна, уж они их камнями да грязью. Не ровен час, налетишь.

Халтурина разыскивала полиция, и рабочие охраняли организатора и руководителя союза, с ним держали связь только несколько человек. О составе руководящей группы союза, куда входили Халтурин и Обнорский, знали лишь самые надежные, самые проверенные кружковцы. Халтурин и сам требовал от членов кружка строжайшей конспирации. В этом отношении Степан Николаевич брал пример с землевольцев и не стеснялся расспрашивать их о том, как они маскируются, учился у них и учил рабочих. Совет Моисеенко не ходить на бумагопрядильную фабрику был разумным, и Халтурин последовал ему.

Три недели продолжалась стачка.

Моисеенко по заданию союза рабочих руководил ею, проводил беседы с рабочими, помогал вырабатывать требования, поддерживал материально из средств союза. Халтурин же, связавшись с рабочими кружками на других заводах столицы, организовал сбор денег. Рабочие собрали около 300 рублей. Через Попова и Плеханова Халтурин добился денежной помощи бастующим от студентов и либеральной интеллигенции, что пополнило кассу забастовщиков еще на 1 000 рублей.

Как ни старались члены союза отговорить ткачей подавать прошение наследнику, рабочие новопрядильной решили все же идти. По просьбе рабочих, Михаил Родионович Попов составил прошение «по всем правилам адвокатского искусства». Когда Моисеенко принес текст его к Халтурину, Степан предложил, чтобы в конце прошения было указано, что если не будут удовлетворены требования рабочих, то они будут этого добиваться сами. К «адвокатской бумаге» были добавлены слова: «тогда мы будем знать, что нам не на кого надеяться, что никто не заступится за нас и мы должны положиться на себя и на свои руки».