Иван Науменко - Сорок третий

Может, идет это от скрытности той невидимой для других работы, какую он вместе с друзьями-товарищами выполняет. Вообще они, хлопцы, очень высоко себя не ставят. Есть чувство удовлетворенности тем, что они нужны здесь, в местечке. А хочется большего - высоты, взлета, какого-то особенного поступка.

Вокруг - обычная жизнь. Митя идет в лесхоз по железной дороге, поворачивает к городку, где квартируют немцы, выбирается наконец на угол окраинной улицы, где размещается лесхоз.

Местечковцы понемногу возят навоз, едут за сеном, за дровами. Во дворах звенят пилы, топоры, из хат несется скрежет жерновов - молоть на мельнице дорого. Мычат коровы, пьет из лужи воду огненно-рыжий петух. Так начинается каждый новый день.

Людям, которые служат в лесхозе, нечего делать. В подчинении лесхоза ободная мастерская, гараж. В ободной хоть колеса для телег вырабатывают. В гараже только делают вид, что заняты чем-то.

Еще осенью лесхоз имел четыре газогенераторных грузовика. Две машины забрали немцы, когда наступали на партизан, в Ольхов. Партизаны тогда машины сожгли. Слесари, шоферы, механики с того времени без конца ремонтируют два уцелевших газогенератора. По правде сказать, сидят на резиновых скатах, курят, переговариваются. Но каждый держит в руках гаечный ключ.

Неизвестно, кем руководит лесхоз. Из восьми подчиненных ему лесничеств на месте три - те, чьи конторы на станциях. Лесные просторы остальных контролируются партизанами. Лесничества перебрались в местечко. Они бездействуют и похожи на эмигрантские правительства, которые пытаются руководить народом из чужих столиц.

У лесных специалистов нет работы, однако штат пополнился еще одним лесничим, который считается заместителем самого Лагуты. К Митиному удивлению, эту должность занял его сосед Николай Николаевич.

Он как с неба свалился. Не видели его в местечке давно, наверно со времен коллективизации. Откуда он взялся? Ходит молва - отпустили немцы из плена.

Николай Николаевич - мужчина видный, огромного роста, с широким добродушным лицом. Его приход на службу вызвал среди секретарш и машинисток суету. Девчата раз за разом выбегают в коридор, подкрашивают губы, подводят, держа перед лицом зеркальце, брови. Особенно старается Полина Рабина.

Николай Николаевич ее приметил. После работы проводил до дома и на квартиру зашел. Расторопная, веселая Полина на глазах расцвела.

Случается так, что иной раз Митя с Николаем Николаевичем вместе идут на службу. Удивительного ничего нет: живут почти рядом.

Николай Николаевич, рассказывая о себе, на первый взгляд, как кажется, ничего не скрывает. Чуть ли не до сорок третьего служил в армии. Под Ржевом попал в плен. Недалеко от дома убежал из эшелона и теперь побаивается, чтоб не забрали в лагерь.

Митя просто засыпает его вопросами. Как там, за фронтом? Что думают бойцы, командиры, те люди, которые вообще не видели немцев?

Но тут сосед помалкивает. Рассказал только, что в их часть приезжал Алексей Толстой, выступал перед бойцами. О чем говорил писатель, какой он с виду? "С виду похож на меня", - смеется Николай Николаевич.

"Чурбан какой-то", - думает про соседа Митя.

Мнение о соседе вскоре пришлось изменить. Однажды утром все увидели, что хата Рысаков - такая кличка у родни Николая Николаевича - опустела. Он сам, отец, мать, младшая сестра исчезли неизвестно куда. В конце концов, долго ломать голову не надо - семья ушла в партизаны.

Странные вещи случаются на свете. Рысачиха - женщина полнотелая, языкастая - прошлым летом вела себя иначе. Когда Митина семья перебралась из будки в дедову хату, она, поблескивая вставленными золотыми зубами, плела женщинам у колодца, что Птахи - соседи опасные, их надо сторониться. Припекло - сама бросила жилье, имущество.

Полицаи налетели на покинутый двор, как воронье. Вывели из хлева корову, тут же, на дворе, закололи и опалили свинью. Грузили на повозки кровати, шкафы, комоды, одеяла, подушки. Даже фикусы выволокли и поставили на возы.

Хату, однако, не сожгли.

Недели через две в эту хату перебрался изгнанный из Пилятич бургомистр Спаткай. Соседи шутили, что наследство получил бургомистр небогатое - разве что тараканов немного осталось.

VI

В районном клубе - концерт.

Приехала самодеятельная труппа Миры Синицкого. Мира - рыжеватый, щуплый, необыкновенно подвижный парень лет двадцати пяти - знаменитость близлежащих городков и местечек оккупационного времени. В Батьковичи за последний год он приезжает в третий раз.

Сам Мира - артист безусловно талантливый. Он поет, играет на баяне, скрипке, кларнете, гитаре, губной гармонике и даже на обыкновенной пиле. Но особенно красиво, с каким-то вдохновенным блеском Мира танцует. Играет баян, и нельзя без искреннего восхищения смотреть, как носится по дощатой сцене легкая, будто невесомая, фигура танцора, как точно чувствуют такт ноги, все послушное, гибкое тело.

- Мира! Браво! Бис! - кричат возбужденные девчата.

Как каждого талантливого артиста, Миру больше любит женская часть зрителей.

Митя входит в клуб, когда зал набит полнехонько и гудит как улей. Нерешительно останавливается в проходе, обводит взглядом зал. На передних рядах - немцы, полицаи. Остальные места занимают местечковцы.

Митя ищет глазами Галю Сковородку. Она живет недалеко от клуба и обещала занять места. Галя машет ему рукой. Мучения наконец кончились Митя протискивается между рядов к Гале, садится.

Занавес опущен. За ним чуть слышно поскрипывает гармонь - артисты на ходу репетируют. В зале холодновато - от дыхания поднимаются белые облачка пара. Да и вообще клуб заброшенный, неуютный: на стенах рыжие подтеки, оконные рамы серые от пыли.

Семь часов вечера, а еще светло. День заметно удлинился.

Концерт, как и киносеансы, должен начаться рано, чтобы до комендантского часа - до десяти часов - зрители успели разойтись по домам.

Митю вдруг как током пронзает. Он видит Сюзанну. Она сидит почти напротив него, на два ряда ближе к сцене. На ней знакомая рыжеватая курточка, белая вязаная шапочка. Адама Вощилы рядом нет.

Митя старается не подавать виду, что взволнован. Разговаривая с Галей, смотрит в другую сторону.

Под потолком гаснут электрические лампочки, и сразу поднимается занавес. Зал тонет в аплодисментах.

Уже первый выход Миры приковывает Митино внимание своей необычностью. Он начинает не с танцев, как прошлый раз, а с песни. На сцене старушка со сморщенным лицом. И хотя Мира в брюках, в остроносых туфлях, а фигуру старухи имитирует только завязанный двумя уголками под подбородком платок, однако иллюзия настолько убедительная, что, как живую, видишь старую, согбенную женщину.