Ю Бондарев - Выбор

- Положеньице, - хриплым голосом сказал глыбообразный человек с большим лицом, не отводя сумрачных щелочек-глаз от одной точки на столе, а челюсти его продолжали по-бульдожьи двигаться с заведенной однообразностью.

Все трое посмотрели в его сторону, но тот не обратил на них никакого внимания, механически бросил в рот кусочек черного хлеба и, тупо пережевывая, выдавил тем же охриплым голосом:

- Положеньице...

- Это верно, - вздохнув, согласился белобрысый паренек. - Положение мое хуже телячьего. А что делать?

- Ночной горшок купить, - насмешливо сказал Илья. - А что еще? Эвакуироваться тебе надо с каким-нибудь детским садом. В армию? Не-ет, не возьмут, друг мой Ваня. Два годика ждать придется. Два годика на горшочке посиди.

- Опять? Опять дразнишься? - встрепенулся Ваня и возмущенно заморгал белыми ресницами. - Ты меня за что же так не уважаешь? Морда моя не по нутру тебе?

- Ну, перестань, Илья, подначивать! С какой стати? - сказал Владимир, невольно защищая Ваню, но при его словах "морда моя не по нутру тебе" не сдержал смеха, и этот смех, заразивший Илью и следом самого паренька, произвел странное действие на глыбообразного человека с застывшим взглядом.

Он прекратил наконец работу сильных челюстей, осмысленно поглядел вокруг, и его большое с красными жилками лицо перекосилось.

- Чего ржете, жеребцы? Чему такому радуетесь? - выговорил он злобно. В башках свистит? Подумали бы своими балбешками! - Человек постучал прокуренным заскорузлым пальцем себя по лбу. - Подумали бы, что с вами-то будет, если немец Москву возьмет? Чего хохотаете без толку, когда плакать надо! О матерях бы своих подумали!..

Нет, они не думали ни о матерях, ни о чрезвычайности положения на фронте, ни о крайних обстоятельствах в Москве, не верили в то, что угроза велика и смертельна, не представляли, что немцы могут войти в город, стать хозяевами всех этих знакомых с детства улиц, трамвайных перекрестков, Садовой, Красной площади, Арбата, улицы Горького, Нескучного сада, замоскворецких переулков, знаменитых летом цветущими липами, прохладными задними двориками с сараями и голубятнями... Они не только не могли представить все это в подчинении враждебной чужой силе, но, еще не испытавшие до конца гибельного страха, защищенные неутраченной верой юности, едва терпели сомнение в других, презирая и отвергая слабость, как трусливое малодушие.

- А вы неужели думаете, что немцы Москву возьмут? - спросил Владимир и переглянулся с Ильей, который не спеша курил, выражая позой ленивое хладнокровие.

- Много паникеров развелось, - проговорил Илья, ни к кому не обращаясь. - И все ноют и ноют. Несмотря на приказ коменданта Москвы генерала Синилова - нытиков, шептунов и дезертиров расстреливать на месте.

- Значит, так - издеваетесь, сопляки, герои лопоухие?

Глыбообразный человек, лилово багровея, засопел, сомкнутые бульдожьи челюсти перекатывали жесткие бугры желваков - нечто угрожающее, темное проступало во всем его громоздком облике, и оробевший Ваня вскрикнул тенорком, предупреждая неблагоразумное столкновение:

- Чего вы, дяденька хороший, закраснелись, ровно рак вареный? Вас никто не трогает, и вы сидите, ежели одни слова говорят! Интерес есть - с нами побеседуйте, умное дело скажите, а мы послушаем человека взрослого!

- Ух вы, зелень садовая, ух вы, ухари ученые, спасу от вас нету! заухал, задвигался на стуле глыбообразный человек, охлажденный, однако, уважительным вступлением Вани, и заговорил трубным голосом: - Да вы что - от сиськи, грудные? В Москве разные шкуры сломя голову на вокзалы табунами бегут, а вы не кумекаете? Во где паникеры! Во кого расстреливать надо! В шесть рядов на Садовой пробку из машин устроили, все в Горький, в Куйбышев рванули!

- Эвакуация, - вставил Илья с наигранной бесстрастностью. - Что поделаешь...

- Ох ты, умница чертова! Кому эвакуация, а кому и навар жирный под большой шумок! Наш-то бухгалтер с кассиром за зарплатой в банк поехали, да только их собачий дух и видел, и нетути обоих с мешком денег, вот тебе и... Завод второй день без материалу стоит, зарплата панихиду господу богу заказала, дураков уму поучила, а бухгалтер наш, Семен Борисыч, небось уже в Горьком чаи с водочкой на казенные рабочие денежки распивает. И нету ему дела, дает завод противотанковые гранаты или не дает. Во тебе - что делает твоя эвакуация! Понять - хрена с два поймешь!..

Глыбообразный споткнулся на слове, выкатил кровяные глаза на дверь кухни, распахнувшуюся с треском, откуда из-за толстой засаленной портьеры выскочил пожилой испуганный официант в грязном переднике, задохнувшимся криком напрягая жилы на шее:

- Граждане! Воздушная тревога! Граждане! Тревога!..

- Чего, чего? Зачем так кричишь несуразно? - послышались вокруг голоса. - По радио передавали? Или причудилось?

Шум говора начал постепенно стихать в подвальчике, головы поворачивались к пожилому официанту, затем произошло быстрое движение у входной двери, несколько человек один за другим выскользнуло наружу, суматошно затопали бегущие ноги по каменным ступеням вверх, промелькнули по тротуару мимо окон, и кто-то за соседним столом с опаской сказал:

- Вот дурье! Куда от смерти бежать-то?

- В метро "Арбатская" кинулись ребятки.

- Как они часто налетать стали. Впрочем - от Можайска "юнкерсам" несколько минут лету! С Можайского аэродрома и летают.

- А здесь не хуже твоего метро! Глянь, потолок бетонный, как в бомбоубежище! Нич-чего! Вы-ыдержит!

- Какую! Пятикилограммовую или тонную? Остряк, спина в ракушках!

- А на кой, скажи, убегать? Можно и компанией культурно пересидеть. Хуже смерти ничего не будет!

- Эх, бегать по тревогам остохренело!

- Что ж делать будем? Сидеть?

- Ты чего стоишь, как стеклянный? - озверело закричали из угла подвала на официанта, который с худым, обросшим щетиной лицом растерянно озирался на столы. - А ну, неси свой шашлык, жареную подметку, пока всех нас не разбомбило! Давай бегом!

И официант попятился к кухонной двери, для чего-то вытирая пляшущие руки о несвежий передник, спиной запутался в портьере, стал снующими локтями отбиваться от нее, прорываясь на кухню под нервный и подстегивающий хохоток за столами. Илья снисходительно сказал:

- Трусишка зайка серенький... - И тут же крикнул вслед официанту с негодованием: - Послушайте, товарищ, мы подыхаем с голоду! Сколько можно ждать?

- На каких таких основаниях разоряешься? Зачем голос подымаешь, вроде как взрослый? - в сердцах одернул его глыбообразный. - Это он трусишка? Да у него, может, детей мал мала меньше? Все герои, когда на морде пол-уса выросло. Легко грудь выставлять, когда за спиной пустенько - ни жены, ни детей! Ну, мальцы, мальцы! Нюхали вы, что такое семью прокормить? Геройство у вас в башках? Война навроде игрушки! Вот как игрушечки противотанковые делать по тринадцать часов! - Он показал Илье большую, покрытую буграми коричневых мозолей правую ладонь, договорил: - Вот этой бы кувалдой бухгалтеру всю шею пообломал! Так что, герои, здесь подвиги совершать будете? Или в метро, по-умному?