Алексей Вульф - Дневник 1827–1842 годов. Любовные похождения и военные походы

Крепость Исакни. 29 апреля

Из Ларги мы выступили 22 числа, дневали потом в деревне Волконешти56, а оттуда, ночевав в Бульбонах, пришли 26 числа в Сатуново на Дунае, где мы стали не в квартерах, а лагерем <…> Мы не взошли в самую крепость Исакчи, а стали лагерем у самой переправы за редутами, прикрывающими оную. Лагерное место было выбрано преживописное: бригада занимала небольшую долину на самом берегу реки; она имела вид почти равностороннего треугольника, из коих каждая сторона была шагов в 600; к востоку, вправо, гора отделяла оную от tete de pont57, защищающий мост 58, а влево за такою же видна была крепость Исакчи; к северу же величественный Дунай катился между камышей, из-за которых зеленелась Бессарабия. Самая крепость Исакчи не стоит и названия крепости: это бедный городок, построенной на скате берега и обнесенной старой, развалившеюся стеною с довольно широким рвом <…>

Невоздержанием Денисьев нажил себе опять лихорадку, и гораздо сильнейшую, чем прежняя. Чтобы прервать ее, мы отстали опять от полка и пробудем здесь до 1 мая <…> Мне уже это отставание начинает надоедать <…>

Третьего дня я писал через Рида (Александрийского полку) к Языкову, а через Блаугорна, который поехал в Одессу, к матери и Анне Петровне. Когда-то я напишу к Франциусу? Благодаря Бога я чувствую себя здоровым, боль в животе, кажется, тоже прошла. – Лагерная жизнь, хотя и менее спокойна, чем стояние в квартерах, но тоже имеет много приятного в такое время, как теперь: жары еще сносны, ночи теплы – только утренние туманы холодны и, должно быть, вредны. – Первой день стояния лагерем был очень шумен. Ровно два года тому назад принял Плаутин полк, а накануне в Бульбонах прислали ему алмазные знаки Анны 2 степени: две достаточные причины для пира. Полковник умел заслужить любовь и уважение всего полка, всякой душевно радовался полученной им награды <!>. И зашипело шампанское, загремели трубы и песельники, и по всему лагерю раздалось радостное “ура!”. Этого мало: вдруг полковницкая палатка поднялась, и гусары, подхватя полковника, начали его подбрасывать – но от этой чести, я думаю, болели у него кости. – Праздник кончился только тогда, когда не стало вина. – На другой день для подражания витгенштейнцы тоже Бог знает для чего шумели. – Бедный этот полк не может похвастаться хорошею славою, а, говорят, есть в полку хорошие офицеры.

5 мая. Лагерь под Карасу

Сегодня рано поутру пришли мы сюда, в лагерь под Карасу, сделав весьма небольшой переход, версты в 4, от того места, где мы ночевали. Здесь нашли мы дивизионную квартеру и соединились с 1 бригадой (Ахтырский и Александрийский полки); кажется, мы дошли теперь до места своего назначения. В 50 верстах отсюда, говорят, мы станем лагерем, к дивизии присоединятся 2 полка казаков и 2 пехоты. Всё вместе составит отдельный отряд, назначенный для содержания цепи между Силистриею и Шумлою; также мы будем беспокоить неприятеля набегами и вообще вести малую войну; к сожалению моему, я считаю, что ни один турка не покажется нам за Балканом. – Сейчас я слышу, что мы идем к Разграду, где сходятся дороги из Рущука и Туртукая в Шумлу, и что осталось нам идти 4 перехода <…>

13 мая

Лагерь под селом Кагарна. Третьего дня, 11 мая, пришла наша дивизия к месту своего назначения, в лагерь при селе Кагарне (Каургу), на дороге от Силистрии к Шумле. Мы сменили здесь стоявшую уланскую бригаду и соединились с оставшимися здесь двумя полками казаков и двумя пехоты, которыми командовал генерал-лейтенант Крейц. Наш дивизионный генерал Мадатов начальствует всем отрядом.

17 августа

Ровно почти год назад, в Петербурге, я начал вести дневник. Уехав оттуда в Тверскую губернию, до самого прибытия в полк я прервал его; здесь опять я около месяца, во время похода, до прибытия в лагерь при Каургу, я вел его, но начавшиеся военные действия снова прервали его. Теперь же мы более 11/2 месяца стоим лагерем около Шумлы, а я только сегодня собрался взяться за перо. – Я намерен теперь записывать случающееся ежедневно и сколько возможно, хотя отрывками, дополнить прошедшее <…>

Я давно нуждаюсь деньгами. Майор Денисьевич <!>, с которым я по сю пору вместе жил, давно уже занемог горячкою, так что от него не только не мог иметь помощи, но даже еще он мне остался должен. Перед его болезнью я еще разошелся с ним, потому что обоим нам жизнь вместе казалась слишком убыточною <…>

18 августа

<…> Дней пять тому назад как возвратился из главной квартиры адъютант Мадатова Хомяков59. Он пробыл 3 дня в занятом нашими войсками Адрианополе60. Жители оного принудили 10-тысячный гарнизон сдаться без сопротивления. Паша, донося об этом султану, заключает тем, что впредь он приказания получать будет от графа Дибича. В городе нашли 60 тысяч кил <!> разного хлеба; жители остались все в своих домах и занимаются своими промыслами, управление их осталось в прежнем порядке. В Адрианополе полагают до 130 тысяч жителей, строения весьма мало хорошего; паша строит себе новый дом итальянской архитектуры. Квартал франков выстроен маленькими двухэтажными деревянными домами и довольно красив. Вообще за Балканом мы нашли изобилие в продовольствии для армии <…>

Лагерь под Шумлой. 20 августа

<…> Вот уже третий день, что я нездоров; в Енибазаре сделалась у меня сильная головная боль; вчера целой день был у меня жар, слабость и боль в костях, сегодня мне тоже немногим чем лучше. В моих обстоятельствах занемочь весьма неприятно. Я всё еще не знаю, как устроить мое хозяйство: мне нужно или вьюки, или тележку и деньги, а по сю пору я даже не знаю, когда я могу надеяться их получить. – Из России всё еще нет слуху; не могу себе объяснить молчания: почта не может быть причиною 2-хмесячного молчания матери; а сестра отчего не пишет? Непонятно! грустно!

Место, где наш корпус теперь расположен, весьма невыгодно: версты за три мы должны посылать за водою, дров тоже нет вблизи. Мне это тем неприятнее, что у Крушковского оба человека нездоровы, а Арсений не успевает наносить и на варенье кушанья воду. – Много мне теперь неприятностей. Но что делать: “взявшись за гуж, не говори, что не дюж” – надо дослужить; кажется, Россия не лишится великого генерала, а история нескольких страниц о моих победах, если я выйду в отставку. О самолюбивое честолюбие, ты меня здесь жестоко караешь! – Прощай, мечта славы, не обманешь ты более меня и не заманишь опять в твои пустыни, поросшие одним терном, где везде встречаешь разрушение и смерть! Если полковник точно меня представил, то он мне во всех отношениях много сделает добра. Офицерское жалование мне много поможет – не то так мне трудно будет.