Святослав Рыбас - Василий Шульгин: судьба русского националиста

И таких сходов был множество. Крестьяне не хотели становиться жертвами неизвестного будущего. Их тревога была обоснованна и высказана еще до Столыпина в следующей форме: «Разрушив общину и создав майорат или минорат, придется земельные участки сделать таких размеров, при которых возможно было бы вести действительно хорошо хозяйство подворному владельцу. Благодаря этому масса народа должна быть обезземелена. Гг. Головин и Шатилов полагают, что ⅔ населения останутся без земли. Мы не сомневаемся, что хозяйство будет прекрасно идти у счастливой трети населения, но в каком положении будут две трети? Куда денутся десятки миллионов? Из них не переселишь и десятой части. Это будут кадры безземельного пролетариата. Найдут ли они себе достаточный для прожитья заработок? Никогда. Наша крупная промышленность, несмотря на заботы об ней, потребляет труд 1 млн рабочих, огромное большинство которых, даже в Московской губ., главный заработок имеют все-таки от земли. Никогда нам не создать такую промышленность, которая потребляла бы десятки миллионов рабочих просто потому, что нам некуда будет сбывать продукты, нет и не будет таких мировых рынков. Во всяком случае было бы странно думать, что требуемая промышленность может развиваться быстро. Представьте же теперь 1891 г., при бродячих, беспокойных голодных десятках миллионов. Тут действительно страшно и подумать о последствиях…»[69]

Но процесс уже вряд ли можно было остановить. Приоритет индустриализации никто не отменял.

Витте в своей антиобщинной «Записке по крестьянскому делу» (декабрь 1904 года) поставил задачу развития промышленности путем увеличения эффективности аграрного сектора при низких ценах на его продукцию; высвобождающаяся в деревне рабочая сила должна быть привлечена в промышленность, где упадет оплата труда. Жестокость его предложения в отношении крестьян была очевидной.

Дворяне тоже находились в большой задумчивости. «Каждый день три тысячи десятин культурных земель осуждаются на разграбление на мелкие земельные участки, — объявил член Государственного совета В. И. Гурко на съезде Объединенного дворянства в начале 1909 года. — Мы присутствуем при самом энергичном осуществлении социал-демократической программы, сводившейся, как известно, к тому, чтобы выселить из наших сельских местностей весь землевладельческий элемент».

Кроме того, заметил Гурко, эта политика ведет к экономической ликвидации той части населения, которой правительство «предоставляет решающее политическое значение при выборах в Думу».

Уместно заметить, что помещичьи хозяйства были на 20 процентов продуктивнее. Как описал общую ситуацию современный философ Сергей Кара-Мурза: «Крестьяне строили хозяйство ради жизни, помещики — ради прибыли».

Дворянская империя, начав модернизацию, тем самым подрывала свои устои. Так не могло долго продолжаться. Неизбежно было либо торможение реформ, либо дальнейшая либерализация всей политической и экономической жизни.

Девиз Столыпина: «Вперед на малом тормозе!» — не устраивал никого из действующих лиц этой исторической драмы. Столыпин говорил: «Дайте двадцать лет покоя, внешнего и внутреннего, и вы не узнаете России», и эти слова повисли в воздухе.

Правящий политический класс (дворяне-консерваторы во главе с императором и дворяне-либералы, предприниматели плюс интеллигенция) был разделен на две непримиримые части. Крайне левые, исповедующие марксистское понимание борьбы как насильственное свержение режима, были еще более непримиримы.

Витте обещал за 10 лет удвоить промышленный потенциал, что было достигнуто. Столыпинские сроки вызывали сомнение.

Безбрежное море крестьянского народа, возбужденное столыпинской свободой, начало волноваться. Высвобождение подавляемой в общине многомиллионной безработицы и неспособность промышленности принять ее всю открывало новый социальный провал.

Следующий срок был определен уже Сталиным в 1931 году: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

Шульгина можно назвать столыпинским романтиком, и в этом не будет большой ошибки.

Но что еще, кроме эволюционного реформирования, можно было предпринять в условиях очевидного раскола российского общества? Пожалуй, ничего.

Правда, Макс Вебер с немецкой четкостью оценил российскую реформу: «Слишком поздно!» Расслоение деревни в условиях реформы вело к голоду и бунту, усиление общины — к распространению социалистических идей.

Где же решение?

Ранее в российской истории процесс «согласования интересов» осуществлялся путем дворцовых переворотов и убийств, теперь же требовалось найти иной выход, — прежде всего предложить поместному дворянству, социальной опоре империи и уже неэффективному классу, приемлемый компромисс, и при этом, как формулирует современный исследователь Ольга Гаман-Голутвина, «блокировать протестные движения внеэлитных слоев, сохранив в неприкосновенности прерогативы самодержавия».

Неужели только власть диктатора могла удержать Россию?

Культурные расхождения и противоречия во всей массе русского народа отметил культуролог Владимир Вейдле, оказавшийся после 1917 года в эмиграции: «Ленин был едва ли не одареннейшим из всех революционеров, когда-либо делавших революцию. Свой изумительный талант революционера доказал всем своим руководством революцией, лишь по видимости основанным на учении о классовой борьбе, на самом деле проистекавшим из понимания исконной, хоть и дремотной, вражды русского народа не столько к кулаку и толстосуму, сколько к барину, то есть человеку, быть может, и небогатому, но носящему пиджак и воротничок, читающему книжки, живущему непонятной и ненужной народу жизнью. При встрече с народом новая Россия разбилась о наследие Древней Руси, не преобразованное Петром и его преемниками на троне или у трона. Лучшей гарантией успеха было для революции истребление правящего и культурного слоя, и эту гарантию Ленин от народа получил.

После Октября полуинтеллигенты пришли к власти, а интеллигенция более высокого культурного уровня оказалась выгнанной или уничтоженной»[70].

Все-таки водораздел пролегал между социокультурными ядрами петровской империи и допетровской Руси и сопровождался расколом в самой петербургской правящей группе. Шульгин, как и Столыпин, относился к ней.

Это только на первый взгляд может показаться, что борьба между ядрами касалась проблем экономического развития. На самом деле началась ожесточенная борьба за власть и право наиболее эффективно провести модернизацию.