Т Бегельдинов - Илы атакуют

Все разошлись, мы остались вдвоем в кабинете.

- Садись, - Рязанов указал на кресло. Я продолжал стоять перед столом.

- Садись, садись. Разговор предстоит долгий и не совсем приятный.

- Мне доложили о полете в район Мельники, - генерал пристально посмотрел на меня, и я почувствовал, как краска заливает мое лицо. - Изволь объяснить свое поведение.

Что я мог сказать командиру корпуса - человеку, которого глубоко уважал, больше того - любил, как родного отца. С первого и до последнего дня войны он был моим высшим начальником, требовательным, порой безжалостно строгим, но всегда внимательным и справедливым.

- Ну, я жду, - Рязанов встал, закурил, прошелся по кабинету.

И я, не скрывая ничего, рассказал о злосчастной бутылке рома, просил простить меня и дал слово, что впредь никогда не случится ничего подобного. От стыда я готов был провалиться сквозь землю.

Генерал сел в кресло напротив.

- Война сделала тебя офицером, Родина, отметила твой путь многими боевыми наградами. Тебе ли заниматься ухарством, быть мальчишкой? - упрекал генерал. - Но мы решили не наказывать тебя, а строго предупредить.

Я встал и еще раз дал слово быть впредь образцом дисциплины. Уже прощаясь, генерал сказал:

- Жаль, что ростом ты невелик.

- Почему?

- Да вот на параде левофланговым пойдешь, далеко от Мавзолея.

На душе у меня сразу потеплело. Я понял, что инцидент со злополучным ромом исчерпан.

В самом лучшем настроении вернулся в полк. Здесь уже знали, что я еду в Москву. Товарищи от души поздравляли меня. Но, признаться, меня волновало одно обстоятельство: кто поведет в Австрию мой самолет? Этот вопрос разрешился неожиданно просто.

- Оставим тринадцатый в Фюнстервальде, - решил командир полка. - С ним будет и твой механик. Вернешься из Москвы - вместе прилетите. Только сначала проверь, нет ли где-нибудь в заначке еще одной бутылки рома.

Все присутствующие при этом разговоре расхохотались. Смеялся и я.

...Поезд медленно идет через Польшу. В составе офицеры - участники Парада Победы. Проезжаем места недавних боев, видим раны, нанесенные войной. С утра до вечера в вагонах не прекращаются воспоминания. И что странно: теперь, когда смолкли бои, у каждого вдруг появилась масса забавных историй. Мы иронизируем над своими неудачами, подтруниваем друг над другом.

Вот и граница. Все прильнули к окнам. Разговоры умолкли. В торжественной тишине состав перешел границу. О чем думал каждый из нас в этот момент? Трудно сказать. Я мысленно окинул путь от Старой Руссы до Берлина и Праги, вспомнил друзей, которые не дожили до счастливого Дня Победы.

Поезд идет и идет. Вновь разговоры в вагоне. Но теперь все делятся своими планами на будущее, мечтают скорее попасть домой, к семьям.

Наступает вечер. Лежу на полке с открытыми глазами и под перестук колес вспоминаю декабрь 1942 года, холодный товарный вагон, негреющую "буржуйку". Вижу Сергея Чепелюка и радистку Зину. Где-то она сейчас, наша милая попутчица? Уцелела ли на грозных дорогах войны, встретилась ли с отцом, матерью и братишкой? Хочется верить, что это произошло.

Перед глазами возникает Фрунзе. Вижу отца, мать. Родные мои, я ведь так виноват перед нами, так редко писал, заставляя волноваться и плакать. Но теперь уже недалек день встречи. Я прижму вас к груди, и мы долго-долго будем сидеть молча.

Москва. Ликующая столица нашей великой Родины. Как она изменилась, как похорошела! На улице, весна, дышится легко и свободно. Мы ловим на себе благодарные взгляды людей.

День 24 июня будут вспоминать наши потомки. В этот день по Красной площади прошли сводные полки фронтов и части Московского гарнизона. К подножью Мавзолея легли вражеские знамена.

Во главе полка Первого Украинского фронта шел маршал Конев. За ним в первой шеренге шли мы, фронтовые друзья: Иван Кожедуб, Сергей Луганский, Юрий Балабин и - самым крайним слева - я. С трибуны Мавзолея на нас смотрели руководители партии и правительства. Я был безмерно счастлив от сознания своей принадлежности к тем, кто ратным трудом и кровью освободил народы Европы, счастлив тем, что мне выпала честь сражаться и побеждать под великим знаменем нашей Отчизны.

Участники парада стали разъезжаться по своим частям. А у меня забота: что привезти друзьям из Москвы? И вот, проходя по улице Калинина, я обратил внимание на огромные витрины универмага военторга. В них, сверкая лаком козырьков, красовались фуражки с голубыми околышами и крылышками на тульях. Ясно! Вот он, лучший подарок!

Продавец ахнул, когда я попросил упаковать мне сразу тридцать фуражек.

- Зачем так много, товарищ капитан?

- На всю эскадрилью.

Продавец замялся и, смущаясь, признался, что в отделе у него сейчас столько не наберется. Посоветовал обратиться к администратору.

Администратор, видимо, в прошлом офицер, понял меня с полуслова. Он усадил меня в своем кабинете, а сам отправился на склад. Вскоре он явился в сопровождении двух рабочих, неся коробки. Вот так штука! Как же я довезу все это до вокзала? Администратор и тут выручил: дал машину.

Поездом, затем попутным грузовиком я добрался до Фюнстервальде. Уложили фуражки в хвост самолета, механик уселся на место стрелка, и вскоре "ильюшин" уже летел к Вене.

Нужно ли говорить о том, какой была встреча в полку? Уже через час после прилета летчики, механики и стрелки моей эскадрильи щеголяли в новых фуражках. Не беда, что кое-кому они не пришлись впору. Главное - подарок из Москвы, с Парада Победы!

Мирное небо

Самолеты стоят в двадцати километрах от Вены. Мы несколько раз побывали уже в городе и не устаем восхищаться дивной красотой австрийской столицы. Посетили мы и знаменитый лес, знакомый всем по кинофильму "Большой вальс". И все-таки очень хочется скорее вернуться на Родину.

У меня все чаще и чаще появлялась мысль об учебе. Поделился ею с командиром полка, но он со мной не согласился:

- Сколько можно учиться? Слава богу, окончил авиаклуб, три авиационных училища. А разве война - это не школа? Нет, брат, мы все сейчас академики, кого угодно поучить можем.

Какая-то доля правды в этих рассуждениях была. Действительно, война явилась великой школой. За два года я сделал около трехсот двадцати боевых вылетов, проведя в них в общей сложности без малого пятьсот часов, уничтожил много вражеской техники, сбил семь самолетов. Но ведь это - сугубая практика. Кто я? Летчик, но не больше. Нет, нужны основательные теоретические знания.

Признаться, волновало и другое: сумею ли попасть в академию? Сдам ли экзамены?

Наконец я получил отпуск и поехал домой. Всю дорогу от Вены до Москвы мечтал о том, как приеду во Фрунзе, встречусь с родными и друзьями. Но этому не суждено было сбыться. В Москве я твердо решил стать слушателем академии.