Юрий Рубцов - Маршалы Сталина

Сталин и на этот раз отмахнулся от страстных посланий своего бывшего протеже. А к обвинениям Кулика в пораженчестве и невыполнении приказов Ставки добавилась «бытовуха». ЦК ВКП(б) «вдруг» прозрел: выяснилось, что Кулик во время пребывания на фронте систематически пьянствовал, развратничал, занимался самоснабжением и расхищением государственной собственности, растрачивая на свои нужды сотни тысяч рублей из казенных средств.

Разжалованный маршал попытался объясниться с вождем и по этому вопросу. «Относительно предъявленного мне обвинения в пьянстве систематическом и развратном образе жизни — это гнуснейшая интрига. Когда Вы позвонили мне в гор. Ростов по этому вопросу, я просил Вас расследовать эту провокацию, направленную против меня. В гор. Ростове мы жили все коммуной в одной квартире с Военным Советом, нашими адъютантами и охраной. Прошу допросить этих лиц. В Краснодаре я был около 3-х дней, жил в даче крайкома, всегда обедал и ужинал вместе с секретарем обкома и председателем крайисполкома. Прошу тоже допросить, что я там делал. В Тамани я жил 6 дней у колхозника, где находился со мной председатель Краснодарского крайисполкома т. Тюляев. Прошу допросить этих лиц, чтобы избегнуть позорного провокационного обвинения», — взывал он.

Григорий Иванович, видимо, не предполагал, что именно те руководители партийных и советских органов, к мнению которых он апеллировал, первыми же его и «сдадут». Идти вместе с ним на дно никто не собирался.

Получив постановление ЦК по Кулику, первый секретарь Ростовского обкома и горкома ВКП(б) Б. А. Двинский тут же направил Сталину подробнейшее письмо. Приводимые в нем факты не только подтверждали прозвучавшие в партийном постановлении обвинения, но многократно усиливали их.

Двинский прямо обвинял бывшего маршала в пораженчестве. На словах тот, мол, все время подчеркивал свою веру в конечную победу Советского Союза, на деле же «он, да и другие военные, не верили в защитимость от танковой атаки врага и в эффективность простейших средств борьбы против них».

Секретарь обкома вспомнил, как 17 октября (какая память — ведь идет уже конец февраля следующего, 1942 года) Кулик, только что приехавший с поля боя под Таганрогом, пригласил его в штаб СКВО и заявил, что все силы истрачены и противника, рвущегося танками на Ростов, задержать нечем. Власти города, жаловался Двинский, выполнили требование маршала и эвакуировали безоружное население из города, чтобы не допустить лишних жертв, «однако, никакие танки на Ростов не пошли; видимо, противник понес такие потери, что ему пришлось потом долго собираться с силами».

Такие настроения возникали при каждой танковой атаке врага, продолжал Двинский: «Я не все знаю, что вам писал или говорил Кулик, но думаю, что он преувеличивал как насчет танков у врага, так и насчет числа уничтоженных нами танков».

А что стоили маршальские вопросы: «А плавать умеешь?». Тогда, каялся секретарь обкома, это расценивалось как грубоватые шутки храброго и видавшего виды человека над еще необстрелянными, но после выхода постановления ЦК все увиделось в совершенно другом свете. Маршал просто боялся, как бы Дон, бывший за спиной, не стал ловушкой, и Ростов-на-Дону не повторил бы судьбу Днепропетровска, когда и город был потерян, и враг проскочил на другой берег.

Двинский прибегает и к откровенной лести. Что Сталин неравнодушен к ней, для бывшего еще в 20-е гг. одним из помощников генерального секретаря ЦК не составляло большого секрета. «То, что вы отозвали Кулика в момент, когда мы подготовляли наступление для отбития Ростова обратно, — подчеркивал Двинский, — было сделано весьма кстати: суя всюду нос, он своим авторитетом мешал бы нам проводить по существу простые, но требующие веру в победу мероприятия (вперед — через лед — на гору!)».

Нельзя не заметить, что попутно ростовский партсек-ретарь осторожно отводит возможные подозрения и от себя. Касаясь обвинений Кулика в моральном разложении, он писал: «Не знаю, как в Краснодаре (где он, говорят, жил отдельно на «даче Кулика»), но личное поведение Кулика в Ростове не выделялось чем-либо особенным. Возможно, что он учитывал постоянное присутствие подчиненных — членов армейского Совета, которые ввиду большой остроты обстановки и близости линии фронта старались чаще быть вместе, в штабе СКВО, на командных пунктах и на квартире командующего войсками, где на одной половине жил и Кулик (правда, военный совет не всегда ночевал «дома» — в зависимости от обстановки). К тому же, например, со мной он встретился впервые. Во всяком случае он вел себя здесь в отношении женщин осторожно, если не обманывал (во время наших отсутствий). Был такой случай, когда мы, члены военсовета, застали его в обществе двух женщин, возраст которых исключал, однако, подозрения и которых он отрекомендовал как своих старых знакомых времен гражданской войны. Кроме того, один раз он уезжал куда-то против обыкновения без адъютанта, чему тогда не придалось значения. Вот и все, что известно. Но, судя по трепотне на скользкие темы, обвинение в развратном образе жизни имеет все основания».

Сетуя на свое излишнее доверие представителю Ставки, Двинский резюмировал: «Очень неприятно в Свете постановления ЦК, что пришлось познакомиться и общаться с Куликом, который оказался к тому же нечистоплотным. Как будто сам от него запачкался… Ростов и Дон имеют очень большое значение, вопросы Ростова — очень острые вопросы; здесь можно работать и воевать только при безусловной поддержке ЦК и авторитете в массе. В последнем приходится теперь усомниться, так как злопыхателей — после всех моих нажимов — более, чем достаточно. Я задумался о своем, как говорят военные, соответствии. Успешно работать и бороться (тем более, когда враг в каких-нибудь 40 километрах) можно только с высоко поднятой головой, задачи здесь огромные, и я хотел бы, товарищ Сталин, иметь ваше суждение в той или другой форме. Это нужно не для меня, как меня, айв интересах дела».

Напрасно волновался за себя Двинский. Не на него устраивалась охота. Объектом примерного наказания суждено было стать Кулику.

И все же он отделался сравнительно легко. Другие военачальники — Герои Советского Союза генералы Е. С. Птухин, П. И. Пумпур и Э. Г. Шахт в эти же февральские дни были расстреляны. Григорию Ивановичу не только сохранили жизнь и свободу, но даже и высокое воинское звание, понизив лишь до генерал-майора.

Это был шанс вернуться в армейскую элиту. В условиях войны его предоставляли некоторым высокопоставленным военным, и кое-кто смог воспользоваться им. Самый близкий пример — судьба вице-адмирала Левченко, осужденного, как и Кулик, за керченский провал, но куда более сурово. Читатель уже знает, что он был приговорен к десяти годам лишения свободы. Правда, спустя несколько дней Гордея Ивановича реабилитировали. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 января 1942 г. судимость с него была снята и заменена понижением в воинском звании на две ступени — до капитана 1-го ранга и назначением командиром Кронштадтской военно-морской базы. Воевал он успешно, так что в 1944 г. вновь стал заместителем наркома ВМФ, получил адмиральское звание. В почете дожил почти до 85-летнего возраста. Сумел возвратить себе доброе имя командир 42-го стрелкового корпуса Западного фронта генерал И. С. Лазаренко. Осужденный судом военного трибунала в первые месяцы войны, он добился отправки, вместо заключения, на фронт. Погиб в бою в 1944 г., был посмертно удостоен звания Героя Советского Союза.