Сергей Скрипаль - Контингент (Книга 2, Шурави)

...Из подошедшей электрички вывалила "компаха" и, брякая награбленными в ночных вагонах медяками, цепочками и заклепками на кожаных штанах и куртках, направилась к зданию вокзала. Парни были не местные, и для них это было развлечением, полнотой жизни, удальством и ухарством. Молодые, лет по пятнадцать-шестнадцать, с волосами-гребнями на прыщавых выбритых головах, они никого и ничего не боялись, уверенная в своей силе стая шакалов, которая иногда нападает на льва.

Для Игоря день был неудачным. До самой ночи не удалось захмелеть. Так, жалкие полстакана "Осеннего сада" обломились у Сереги-грузчика. И покатил Игорь навстречу приехавшим парням.

- Эй, молодые! - крикнул он, торопясь догнать уходивших в вокзал парней. Да погодите, пацаны! - еще громче закричал Игорь.

Они обернулись удивленно и радостно гогоча, кольцом обступили сидящего на тележке Игоря.

- Гля! - радостно заорал один из них, - Обрубок! - повел глазами на друзей, чувствуют ли весь юмор ситуации, - Он еще и говорить умеет!

Компания заржала. Затлели огоньки папирос, по обезлюдевшему перрону потянулся приторный запах анаши. Игорь жадно сглотнул слюну:

- Пацаны, дайте косячок, так, догнаться разочек по старой памяти! - сквозь пропитое сознание рвалась гордость, но давило его ожидание возможного скорого кайфа.

- Пош-ш-шел ты! - надвинулся на него главарь компании. - Кто тут тебе молодой, а?! Где ты тут, обрубок вонючий, пацанов увидел?

Глубоко затянулся из "штакетины" главарь и, нагнувшись, выпустив струйку маслянистого дыма прямо в лицо Игоря уже спокойным, но с глубоким глумлением в голосе спросил:

- Мослы-то свои где кинул?

- Там, где ты, ссыкун, был бы тише воды, ниже травы, - все же выплеснулась ярость инвалида.

- Ссыкун, говоришь? Может быть ты и прав.

- Во, дает! - зашлась в кривляющемся хохоте компания, - А ну, Дюдя, опохмели его!

Главарь ухмыльнулся, не торопясь выпрямился, расстегнул молнию кожаных обтягивающих штанов, и Игорь почувствовал, не сразу поняв, что в лицо бьет вялая струя мерзкой мочи, норовя попасть ему в сжатые губы, в глаза.

- Га-га-га! - разнеслось радостно по ночному перрону.

- Вот ты и догнался, обрубок! - глумилась кодла. - Не борзей, урод, вежливо разговаривать с людями надо. Чо, мама не учила, что ли?! А то ссыкун, ссыкун...

Главарь, застегнув ширинку, наклонился к Игорю и негромко сказал:

- А теперь вали отсюда, козлина, если вообще когда-нибудь догоняться хочешь.

На доли секунды яркой ослепляющей вспышкой, осветившей небольшую площадку в афганских горах, со зверски замученными офицерами и солдатами блокпоста, с твердым шероховатым бетоном под спиной, с ребристой гранатой, зажатой в слабой ладони, полыхнуло Игорю в глаза свесившееся с шеи главаря бисерное ожерелье, повешенное на его шею "для понта", черт его знает, чьей сучьей рукой... На доли секунды... Но этого хватило для того, чтобы Игорь увесистым новеньким "утюжком" сильно двинул подонка в висок.

На допросе у следователя парни, подрастерявшие гонор, дали показания, где, как, каким образом раздобыли бензин. Фотографии заживо сожженного Игоря, подвешенного проволокой через толстую ветку огромного тополя в привокзальной лесополосе за уцелевшую руку, произвели на них сильное впечатление. И все же основную часть вины они пытались переложить на мертвого главаря Дюдю, анашу, неприязнь к бродягам и нищим, и постоянно подчеркивали свое несовершеннолетие. Когда следователь пытался вызвать в них хоть какие-то человеческие чувства и сказал, что Игорь был искалечен в афганской войне, один из кодлы как-то буднично сказал то, что частенько слышал от других:

- А чо! Мы его туда не посылали!

...Пронзительно-хриплыми волнами плыл над городом голос Розенбаума:

- В Афганистане, в "Черном тюльпане"...

Под скорбное сопровождение тех слов несли короткое изуродованное Афганом и кодлой тело воина-интернационалиста Игоря Мухина в маленьком, несерьезном каком-то, трагедии закрытом гробу. Перед гробом несли несколько алых подушечек с наградами, а за гробом, еле передвигая ноги, вцепившись друг в друга птичьими с синими венами руками, шли две соседки - мать, Матрена Карповна, и соседка тетка Марья...

Глава 13. Сестра

Елена Федоровна потеряла зрение лет восемь тому назад в результате аварии на химическом заводе. Долгое лечение не только не дало пользы, но и подорвало и без того слабое сердце. Малейшее переживание могло свести ее в могилу моментально, а вот приятные маленькие волнения врачи даже рекомендовали. Положительные эмоции в жизни нужны и полезны любому человеку.

Поэтому перед входной дверью в квартиру Ирина вытерла слезы, постаралась успокоиться и, загремев ключами, пошла в прихожую. Почти не фальшивя, с радостными интонациями крикнула в комнату:

- Мама, это я!

- А, доченька! Поздновато что-то ты сегодня. Все в порядке?

- Да. От Севушки письмо пришло. Держи. Сейчас прочитаю

Глядя в пустоту незрячими глазами, Елена Федоровна приняла в протянутые дрожащие руки конверт. У слепых людей взамен утерянного зрения обостряются все остальные чувства, и, пока Ира умывалась, приводила себя в порядок, мама ощупывала, гладила чуткими ладонями плотный прямоугольник, вдыхала исходящий от конверта еле уловимый запах гуталина, табака, внутренне сожалея: "Вот ведь, сынок, а обещал, что курить не будет!", солдатской кирзы, грубого шинельного сукна и еще чего-то, от чего в сознании возникало слово "армия".

Севушка - Всеволод - младший сын Елены Федоровны, призванный год назад осенью в армию. Ира, читая письма, говорила, что приходят они из Германии, из местечка, название которого трудно запоминалось. То ли Нейстрелиц, то ли Нейштрелиц. Письма подчеркивали и настаивали на этом месте службы, и Елена Федоровна верила, что все так и есть. Письма приходили, как и обещал Сева, всегда пунктуальный, точный, один раз в месяц. Это тоже было связано с опасением за жизнь матери. Нельзя было ее волновать. Она чуть не умерла, едва спасли в кардиоцентре, когда полгода назад письма не было почти два месяца.

Ира вошла в комнату, взяла у матери конверт, распечатала и начала читать. Текст был рядовой, обычный. Что в основном интересует и может порадовать мать? Жив ли, здоров? Как кормят? Не обижают ли? И письма пытались радовать, рассказывать о том, что была хорошая солдатская банька, шло подробное описание солдатского харча, с длинным перечислением продуктов, которые на ту пору встречались не во всех магазинах - Германия все же!, о том, что ребята хорошие, дружные, командиры внимательные и заботливые...

Смеркалось, в комнате стало темней, и Ирина включила яркий верхний свет.

Чтение писем стало традицией, почти обрядом в этой маленькой семье. Елена Федоровна слушала внимательно, старалась запомнить текст письма, радовалась за сына. Некоторые места прочитывались дважды. Привычно, в только одному Севе присущем стиле, шло описание солдатской жизни.