Захар Прилепин - Подельник эпохи: Леонид Леонов

Следом были опубликованы обращение к врангелевцу («Твой черный герб — двухглавая ворона!/ Но если ты, палач рабочих масс,/ Способен к героизму хоть на час, — / Коль скорпион жалеет скорпиона,/ Воткни свой штык поглубже в грудь барона,/ Твой штык, который опозорил вас!»), социальные зарисовки («И все как будто тряпкой вытер/ Октябрь из памяти долой./ О где ты, грозный, как Юпитер,/ Властитель дум — городовой!») и прочие незатейливые сочинения сомнительной искренности.

Стихи перемежались фельетонами на ту или иную насущную тематику: поводы окружающая жизнь давала беспрестанно.

Война уже сошла на нет, красноармейский театр ставил шиллеровских «Разбойников», гарнизонный клуб объявлял вечер эсперанто; одновременно в городе свирепствовал такой сыпняк, что даже главный армейский доктор, комиссар местной санчасти, заболел и умер.

Дисциплина в частях тоже была не на самом лучшем уровне, о чем и начал писать Леонов на новом месте работы: то о красноармейцах, спекулирующих обмундированием, то о провинившихся коммунистах — последним посвящен памфлет «С камнем на шее (Заупокойная исключенным)».

Вообще сатирические вещи в красноармейской прессе Леонову удавались особенно хорошо: «выявить недостатки», дать кому-нибудь по шапке… Какая-то почти заинтересованность в этом чувствуется, особенно учитывая тот факт, что, едва демобилизовавшись, Леонов очень долго не сможет (вернее, конечно же, не пожелает) создать положительный образ коммуниста.

А вот от тех пассажей, где Леонов стремится писать высоким штилем, неизменно остается ощущение, что души туда не вложено вовсе:

«В яростном гудящем море — корабль. Кипящие волны подкрадываются к нему и вдруг бешено штурмуют его одетые в сталь борты. Сторожат его в зловещей тишине рифы, спрятавшись под водой. Но не гнется сталь, не спят рулевые, и чем сильней ветер — тем быстрей ход корабля. Порой кренится он то вправо, то влево, но лишь на мгновенье: чтобы сильнее и удобнее прорезать опасную волну. Летит корабль. На мачте флаг. Красным шелком шелестит он вверху, словно шепчет уставшей вахте: “Не спите, не устаньте”.

На флаге три буквы: Р. К. П.».

Право слово, к тому времени Леонов уже умел писать лучше: вспомним хотя бы его очерки о путешествии с Писаховым в Москву и обратно, накануне вторжения «союзников»; однако к 1921 году он вполне обучился бодро имитировать барабанные дроби и краснознаменные воззванья, не считая, по всей видимости, свой труд зазорным; впрочем, и не подписывая пафмлетов, речевок и заметок собственной фамилией. Лаптев все это писал.

Уже в старости Леонов вдруг начал говорить, что и Лаптевых-де было в той газете двое, и от авторства своих «краснобойцовых» текстов стал отказываться. Это уловка, конечно, — хотя и не исключающая появления редакционных материалов, подписанных псевдонимом Лаптев.

Но, с другой стороны, отчего быть зазорным такому его труду в 1920-м? Убежденным сторонником Белой гвардии после Архангельска Леонов стать не мог: видел все это вблизи и не очаровался; красная идея явно оказалась жизнеспособнее, хотя и ее победа принималась как свершившийся факт, а не как победа личная.

Да и что было, в конце концов, делать мобилизованному красноармейцу? Перебежать на сторону белых и отправиться на пароходе в Стамбул? У него возможность сбежать была еще в Архангельске. Он и тогда не поехал: совершил выбор и теперь следовал ему…

В качестве библиографа Леонов разъезжал по частям, инспектируя библиотеки. В конце апреля того же года вышел приказ начальника политуправления армии: «Всю белогвардейскую и антисоветскую литературу, тем или иным путем попавшую или попадающую в части, немедленно из частей изъять и передать в информстатотдел Пуарма». В числе прочего исполнением и этого приказа занимался Леонов, в силу чего имел замечательный доступ к литературе антисоветской: именно в Крыму ее было особенно много, — белогвардейские военные чиновники, офицеры и генералы оставляли здесь, уплывая за море, свои библиотечки и целые библиотеки.

В июне 1921 года Шестая армия бывшего Южного фронта была расформирована. В том же месяце Леонид Леонов наконец-то возвращается в Москву. Его еще не демобилизовали, пока он просто откомандирован.

Столица советская

Когда Леонов покидал Москву, стоял еще иной город, и родня леоновская на последнем дыхании крепилась в зарядьевских проулках.

Теперь столица была совсем другая: краснознаменная, сама себе удивляющаяся… и растерявшая близких Леонову людей. Деды умерли, мать уехала к родне в Ярославскую область. Что до отца, то, еще недавно успешный архангельский деятель, теперь он торговал игрушками в крохотном магазинчике, подхватил туберкулез, в столицу возвращаться не собирался и не смел…

Под Москвой Леонова ошарашил вид переселенцев, бредущих с тех концов страны, куда пришел голод. Потом Леонов описывал это в очерке, в очередной красноармейской газете:

«Было небо тусклое, как размазанный свинец, трепались гульливо по ветру два куста да березка за оврагом, тащились неизвестно куда, неизвестно зачем телеги голодающих.

Раз, два… пять… восемь…

Много. По вечерам останавливаются где попало, под угревой случайных березок разводят костры, долго, вяло разжигают отсыревшее в изморози дерево, глядят равнодушно в плящущие языки огня — жалкие, бездомные. Ходит ветер, треплет кусты, сквозь дырявые зипуны ощупывает худое тело, нагоняет свинцовый кисель на небесные тучи».

Леонов и сам, что твой беженец, толком не знал, куда идти.

Ранним утром добрался до Большой Якиманки, 22 — там жил двоюродный брат матери, Алексей Андреевич Петров.

Чтоб семью, на чей приют надеялся, не будить и не раздражать в первую же встречу, Леонов присел на тумбу и так и ждал до восьми утра, пока в доме живая жизнь не даст о себе знать утренними голосами.

Но дождавшись нужного срока и постучавшись, обнаружил на пороге незнакомого человека.

Человек сказал, что Алексея Петрова нет в Москве: уехал и вернется нескоро.

— А вы кто Петрову будете? — спросил новый жилец дядиного дома.

— Племянник, — ответил Леонид.

— Ну, проходите, — позвал хозяин растерявшегося молодого человека.

Так Леонову начало везти в Москве на хороших, добрых, гостеприимных людей, хотя времена, казалось бы, к тому вовсе не располагали.

Новый жилец звался Александр Васильевич Васильев, проживал он с женой и дочкой, владел своей слесарной мастерской: чинил примусы, лудил самовары.

Он Леонова накормил и даже оставил ночевать.

Леонид начинает искать работу.