Жизнь как она есть - Мариз Конде
Я росла над собой, становилась зрелым человеком во многом из-за одинокой жизни, привычки к чтению, склонности к размышлениям и встречам в Виннебе с высокопоставленными политиками. Я уже не была уверена, что поняла Гвинею. В чем на самом деле состояли истинные устремления Секу Туре? Почему он не сумел осуществить революцию?
Два раза в месяц, на уик-энд, я оставляла детей на верную Адизу и отправлялась в Аккру. Страхи улетучились, я влюбилась в вождение, «Триумф» был очень быстрой гоночной машиной, и я колесила по дорогам на адской скорости. Не вдаваясь в банальную психологию, скажу, что замещала таким образом давившие на меня ограничения и обретала свободу. Водители встречных машин сворачивали на обочину и выкрикивали мне вслед проклятья. Деревья, поля и дома проносились мимо, я на короткий миг чувствовала себя всемогущей, богоравной. В доме Жену меня всегда ждали стол и кров.
Они не скрывали своих сомнений и недовольства: «Общество виннебских шишек вам не на пользу! – замечал Роже. – Выглядите все печальнее…»
Роже презирал клику из Виннебы и часто говорил, качая головой: «Бедный Нкрума! Никто не собирается ни развивать, ни модернизировать Африку! В его идеологическом институте только и делают, что закатывают кутежи и предаются свальному греху!»
– Тебе нужен возлюбленный! – перебивала его Джин.
Само собой разумеется, я ничего не рассказывала им об отношениях с Кодво Аддисоном просто потому, что говорить было не о чем. Эта связь ничего для меня не значила.
«Две смерти в доме – третьей не избежать»
Гваделупская поговорка
Во время уик-эндов в Аккре я проводила много времени с Линой Таварес. Мы вместе бывали на «домашних вечеринках», и творившееся на них безумие отвлекало меня от одиночества долгих вечеров в Виннебе. Лина коллекционировала мужчин – не из легкомыслия, но чтобы забыть мучительные воспоминания о прошлом. Отцом двух детей Лины был Сантьяго Карвальо, португальский плантатор, у которого она работала пятнадцать долгих лет. Сантьяго не брал ее силой, не насиловал. Лина любила его. Я была потрясена, услышав от нее слово «люблю». В те времена смешанная пара считалась извращением. Лина расхохоталась, услышав мои рассуждения.
«Если любишь человека, не замечаешь цвета его кожи! – повторяла она. – Ты его просто любишь…»
Сантьяго убили соотечественники у нее на глазах – их бесила слишком тесная связь белого человека с африканцами. Она сумела скрыться, спасла детей и вступила в ряды Африканской партии независимости Гвинеи и Кабо-Верде. Ее научили читать и писать, потом она стала патронажной сестрой, а в Гане оказалась, чтобы не попасть вместе с соратниками в руки португальских полицейских.
Хуже всего было то, что Лина собиралась найти второго мужа среди мужчин с белой кожей.
«Африканцы слова доброго не стоят! – утверждала она. – Только и умеют, что обманывать, бить жен и пускать на ветер семейные деньги!»
Мечта Лины вполне могла осуществиться. В Гане было полно белых – англичан, американцев и европейцев из разных стран, уставших, как Роже и Джин, от политики своих правительств. Всем им хотелось глотнуть другого воздуха, узнать иные отношения, и они иногда женились на африканках. Самой шумной стала история ирландца Коннора Круза О’Брайена, вице-ректора университета в Легоне, который после бурного развода женился на одной конголезской поэтессе[135]. Как-то вечером в конце марта Лина привела меня к Алеку и Ирине Боаду, только что окрестившим свою последнюю дочку. Это была очень модная и «продвинутая» пара метисов, он работал архитектором, она раньше была моделью, снимавшейся для обложки журнала Cosmopolitan. На их роскошной вилле было полно гостей, столы в саду ломились от угощений, их брали с бою. Едва я нашла место, где присесть, как мне поклонился незнакомый мужчина и сказал с ярко выраженным английским акцентом, показавшимся мне аффектированным в исполнении африканца:
– Вы позволите пригласить вас на танец?
С этой банальнейшей фразы началась история моей третьей страсти, которой суждено было стать такой же мучительной, как две предыдущие, но по другим причинам.
Его звали Кваме Айдоо, он был адвокатом, изучал право в Линкольн-колледже[136] Оксфордского университета. После нескольких лет практики в Лондоне на Чансери-лейн[137]он вернулся в Аккру и поселился у кузена Алекса Боаду. Физически он принадлежал к тому самому типу мужчин, который мне нравился: невысокий, с очень темной кожей, волосатый, со сверкающими глазами. Кваме любил темные тергалевые итальянские костюмы и носил их с некоторой долей фатовства, помня, что в Гане «встречают по одежке». Мужчины обычно ходили в так называемых политических костюмах – туниках с четырьмя карманами, а на церемонии надевали кенте – африканские мужские рубашки.
Я уже говорила, что не умею танцевать, и потому отклонила приглашение, но он взял меня за руку и увлек в гущу танцующих. Я старалась как могла, а когда му́ка наконец закончилась, мы нашли два свободных стула на веранде и взялись пересказывать друг другу наши жизни. Он ужаснулся, узнав, что я преподаю в Виннебе.
– Вы?! В подобном месте?! – воскликнул он.
– Я замужем, но мы не живем вместе. Он в Гвинее. И у меня четверо детей.
– Сколько?! – недоверчиво переспросил он, выдержав паузу.
– Четверо, – повторила я.
Он улыбнулся – абсолютно по-мальчишечьи, совершенно очаровав меня.
– «У всех свои недостатки», – как говорил Билли Уайлдер.
Он был «феодалом» – таким же, как Луи Беханзин, по определению Сейни.
Наследник семьи, правящей небольшим королевством Аджумака, находящимся западнее Аккры, он ненавидел Кваме Нкруму и всю клику Народной партии конвента, которые, следуя примеру Секу Туре и Демократической партии Гвинеи, стремились уничтожить традиционный вождизм в попытке модернизировать страну.
«Я отвезу вас в Аджумако, – пообещал он, – и вы увидите, как нас почитают. Моему
