На дне Одессы - Лазарь Осипович Кармен
— Должно быть, засыпался (попался), — решила она.
Но она ошиблась. Ей сообщили, что Яшка на свободе и гуляет.
Надя стала искать его и нашла в трактире. Он сидел, широко растопырив ноги, у машины в компании двух товарищей и толстой женщины с нахальным, вызывающим лицом и хриплым голосом, и покрикивал на двух чистильщиков сапог, мальчишек, стоявших перед ним на коленях и мазавших лаком, один — левый его ботинок, а другой правый. Надя подошла к нему.
— Что тебе? — спросил он грубо.
— Где ты пропадаешь? — спросила Надя.
Яшка вспыхнул, как порох, вырвал правую ногу из рук чистильщика и крикнул на весь трактир:
— А тебе какое дело?!
— Как какое дело?! — удивилась Надя.
— Что мы с тобой, венчаны, контракт на сахарной бумаге мелом писали?!
— Боже мой, что ты говоришь, Яшенька?
Лицо у Нади вытянулось от испуга.
— То, что слышишь. Человек! Еще стакан пива, только без манжета (пены)!
— А ты ведь говорил, что никогда не оставишь меня, — проговорила упавшим голосом Надя.
— Ну, так что? Не век с тобой жить. Я — человек свободный, блатной. Меня в тюрьму посади, я и оттуда сбегу.
— Дети голодные сидят, — робко заикнулась Надя.
— А мне какое дело?
— Чем я кормить их буду?
— Мало, что ли, бычков на улице? Подцепи одного, другого, вот у тебя и на обед будет.
Товарищи и толстая женщина громко захохотали. Надя побледнела, обвела всех растерянным взглядом, насильственно улыбнулась и шепотом спросила Яшку:
— А может быть, пойдешь домой?.. Я на гитаре тебе сыграю «По диким степям Забайкалья», «Марусю»…
— Плевать мне на твою драчилку, — Яшка называл гитару «драчилкой». — Ну отстань! Женичка, серебро мое, обними меня, — обратился он к толстой женщине.
Женичка обняла его. Яшка хлопнул ее рукой по плечу, подмигнул Наде и весело воскликнул:
— Вот это бароха! Я понимаю! С нею и в Сибири не пропадешь!
Надя чуть не расплакалась и оставила трактир.
* * *
На другой день Надя вторично отыскала Яшку и стала опять соблазнять его гитарой и самоваром. Но он не поддавался соблазну.
— Отстань! — твердо сказал он.
Надя махнула на него рукой и отправилась в ломбард. Она заложила все, что у нее было ценного — кольца, браслеты, серьги, дорогие платья.
Вырученных денег хватило ей на две недели.
Когда растаял последний рубль, Надя глубоко призадумалась. Как быть? Пойти опять на службу в няньки или горничные «за все», опять закабалить себя, закрепостить за 4 рубля, похоронить себя в четырех стенах душной и грязной кухни, приковать себя к лохани, превратиться в прежнюю валаамову ослицу? И после чего? После такой сладкой жизни.
Это показалось ей ужасным. Уж лучше в петлю полезть.
Надя не придумала бы ничего, если бы ей не пришла на помощь старуха-факторша — типичный Кощей, жалкая, согнутая, с ястребиным носом, красными воспаленными глазами, вся в черном и с большим зонтом в руке.
Старуха явилась к ней, села, поставила промеж ног зонт, с которого текла вода, оперлась на него, покачала головой и сказала:
— Такая красавица и пропадает.
— Что вы? — покраснела Надя. — А что же мне, бабуленька, делать?
— Как что делать? Как вам это нравится? Да с такой красотой! Боже мой, если бы я была такая красивая! Ты можешь жить с полным вдовольствием.
— Каким образом?
— Поступи в порадочный дом.
— Какой порядочный дом?
— Разве ты не знаешь? Постой. Я сейчас расскажу тебе.
Старуха подвинулась к ней, взяла ее за руку и стала знакомить с «порядочным домом». Она расписывала его яркими красками.
— Настоящий рай. Кушать там дают столько, что можно лопнуть. Обращение, как с родной дочерью. Всякий почет и вважение.
Надя слушала ее со вниманием, краснела, и когда та кончила, спросила с замиранием в голосе:
— А не страшно там, бабуленька?
— Страшно? Ха, ха, ха! Ты думаешь, что будешь там одна? Там — сорок барышень и никому не страшно. А как там весело. Всю ночь играет раял. Какие там почетные гости бывают! Молодежь, скубенты, господа с эполетами, купеческие дети, аристократы, писари, конторщики, прапорщики, агенты, чиновники…
Старуха расписывала целый час и убедила Надю поступить «туда».
— А как быть с детьми? — спросила Надя.
— Детей можно отдать кому-нибудь на воспитание. Будешь платить 5–6 рублей в месяц.
Надя согласилась.
* * *
Спустя два дня Надя стояла посреди большой комнаты со старинной мебелью перед баллонообразной дамой-мастодонтом без шеи и тальи. Это была хозяйка «порядочного дома».
Дама сидела в желтом атласном платье, стрелявшем и лопавшемся по швам при каждом ее повороте, с большой брошью, покрытой эмалью и тяжелой цепью на груди, за столом возле самовара и чистила жирными, короткими пальцами, залитыми золотом колец, мандаринку.
По левую сторону ее сидела знакомая старуха с зонтом промеж ног и жадно хлебала горячий чай из большой чашки. А по правую сторону стояли — здоровая женщина, настоящий гренадер, с грубым мужским лицом, неопрятная, растрепанная, со связкой ключей на боку, и рядом с нею — молодая девушка в нижней красной фланелевой юбке с черным рисунком, в белой кофточке и с распущенными темными волосами.
Девушка среди этого великолепного трио — женщины с ключами, старухи и хозяйки — выглядела затравленным и беспомощным зайцем.
Надю сразу потянуло к ней и она почувствовала большую жалость. Девушка была нежная, худая. Лицо у нее было белое, как картофель, вялое, сонное. Казалось, что она не спала несколько суток.
Она еле держалась на ногах, глухо покашливала и большими черными испуганными глазами глядела на хозяйку, которая, глотая, как устрицы, кусочки мандаринки, пилила ее:
— Ах ты, такая-сякая. Я тебя взяла с улицы в порадошный дом, сделала из тебя порадошную женщину, а ты еще задаешься и шкоды делаешь мне. Вчера бонжур от лампы поломала, сегодня — стакан.
Глаза девушки вспыхнули на секунду злым блеском.
— Потом, что это за мода плакать, когда гости в зале? Плачь, черт с тобой. Я никому не запрещаю плакать. Все это знают. Плакать можно, только не в присутствии гостей. Когда гостей нет, можешь плакать даже целый год. Антонина Вановна! — обратилась хозяйка к женщине с ключами. — Не церемонтесь с нею. Если она сделает еще одну шкоду, — по морде ее.
— Слушаю, хозяйка, — басом ответила Антонина Ивановна.
Ответив, она звякнула ключами и надулась, как индюк.
— А теперь убирайся с глаз моих, — закончила хозяйка.
Девушка, не промолвив ни слова и не переставая покашливать, убралась с глаз хозяйки.
— Дрянь паршивая, —
