Белфорт Джордан - Волк с Уолл-стрит

– Этот чертов придурок, мой приятель, черт, которому, блин, хватает, на фиг, наглости звонить домой…

Но все же, несмотря на его сумасшествие, именно Безумный Макс с радостью соглашался быть тренером во всех бейсбольных командах школьной лиги, в которых я играл, и именно Безумный Макс первым из всех отцов просыпался в воскресенье и выходил во двор погонять мяч со своими детьми. Это он придерживал сзади седло моего велосипеда и слегка подталкивал меня по цементной дорожке перед нашим домом, а потом бежал за мной. Это он приходил ночью в мою комнату, когда я просыпался от кошмарного сна, ложился рядом со мной и ласково ерошил мне волосы. Он никогда не пропускал школьные спектакли, родительские собрания, концерты или другие мероприятия, где его присутствие могло доставить удовольствие его детям и показать нам, как он нас любит.

Мой отец был непростым человеком, он обладал огромным интеллектуальным потенциалом и стремился к успеху, однако был обречен на жизнь посредственности из-за своих эмоциональных проблем. Посудите сами, мог ли подобный безумец нормально функционировать в корпоративном мире? Кто бы потерпел там его выходки? Кто знает, сколько работ он потерял? Сколько раз его обошли повышением? И сколько путей к возможному продвижению закрылось из-за личных качеств Безумного Макса…

Но все изменилось, когда появился «Стрэттон-Окмонт», где Безумный Макс мог абсолютно безнаказанно демонстрировать свою дикую ярость. Если Безумный Макс ругал последними словами какого-нибудь юного стрэттонца, тот терпел, и это считалось высшим проявлением лояльности. Удар бейсбольной битой по ветровому стеклу автомобиля тоже рассматривался как некий обряд инициации, и этим гордились, как наградой.

В общем, мой отец был Безумным Максом, в котором прятался сэр Макс, и вся проблема заключалась в том, каким образом извлечь сэра Макса на свет божий. Сначала я решил сделать это с помощью разговора наедине. Я взглянул на Кенни и Дэнни и сказал:

– Ребята, дайте-ка я пять минут поговорю с отцом с глазу на глаз.

Никто не спорил! Они оба выскочили из комнаты с дикой скоростью, мы с отцом не успели даже дойти до дивана всего в десяти футах от стола, как дверь за ними уже захлопнулась. Отец сел, поджег очередную сигарету и в очередной раз сделал гигантскую затяжку. Я шлепнулся на диван рядом с ним, откинулся на спинку и вытянул ноги, положив их на стеклянный кофейный столик, стоявший перед нами.

Потом я грустно улыбнулся отцу и сказал:

– Ох, папа, как же болит спина! Ты даже представить себе не можешь. Боль спускается от спины к левой ноге. От одного этого можно сойти с ума.

Выражение его лица тут же смягчилось.

– А что говорят доктора?

Хм-м-м…Пока что в его словах не было и намека на британский акцент, но ведь у меня действительно ужасно болела спина, так что, похоже, я все-таки чего-то добился.

– Доктора? Да что они понимают! После последней операции стало только хуже. Они только дают мне таблетки, которые портят мне желудок, а боль ни фига не снимают, – я опять покачал головой. – Папа, я не хочу, чтобы ты из-за меня беспокоился. Я просто хочу поплакаться.

Я спустил ноги с кофейного столика, откинулся назад и раскинул руки по спинке дивана.

– Послушай, – сказал я ласково, – я понимаю, как тебе трудно смириться со всем царящим здесь безумием, но поверь мне: даже если это безумие, то в нем есть своя система, особенно когда речь идет о расходах. Для меня очень важно, чтобы все эти ребята постоянно гнались за мечтой. А еще важнее, чтобы им все время не хватало денег.

Я махнул рукой в сторону брокерского зала:

– Ты только посмотри на них – зарабатывают столько денег, а у каждого в кармане пусто! Они тратят все, что у них есть, пытаясь подражать моему стилю жизни. Но у них не получается, они недостаточно зарабатывают. Вот они и живут от зарплаты до зарплаты, хоть и получают по миллиону баксов в год. Я понимаю, что тебе трудно это себе представить, учитывая условия, в которых ты вырос, но это факт.

Пока у них нет денег, их легче контролировать. Подумай вот о чем: каждый из них по уши в кредитах, у них кредиты на машину, на дом, на яхту и на все остальное дерьмо. И если они хоть раз не получат зарплату, то будут уже по уши в дерьме. У них на руках золотые наручники. Я, конечно, мог бы платить им больше, но тогда они бы так во мне не нуждались. А если бы я платил им слишком мало, то они бы меня возненавидели. Так что я плачу им ровно столько, чтобы они меня любили и в то же время нуждались во мне. А пока они во мне нуждаются, то всегда будут меня бояться.

Отец внимательно слушал, как будто взвешивая каждое мое слово.

– Когда-нибудь, – я указал подбородком в сторону стеклянной стены, – все это исчезнет, и тут же испарится их так называемая преданность. И когда этот день настанет, я бы не хотел, чтобы ты узнал о некоторых вещах, которые здесь творились. Поэтому иногда я кое о чем умалчиваю. Это не значит, что я тебе не доверяю или тебя не уважаю или что я не ценю твое мнение. Совсем наоборот, папа. Я кое-что от тебя скрываю, потому что люблю тебя и восхищаюсь тобой и потому что я хочу защитить тебя от возможных последствий, когда здесь все пойдет вразнос.

Сэр Макс озабоченно сказал:

– Почему ты так говоришь? Почему все здесь должно пойти вразнос? Компании, с которыми ты имеешь дело, – это ведь открытые акционерные общества, и у них же все законно, так?

– Разумеется. Дело совершенно не в этом. И потом, мы делаем ровно то же, что и все остальные на Уолл-стрит. Просто мы делаем это лучше и в большем объеме, поэтому мы более уязвимы. Но тебе не надо об этом беспокоиться. Это у меня просто приступ уныния, пап. Все будет хорошо.

Как раз в этот момент по внутренней связи раздался голос Джанет:

– Извините, что вмешиваюсь, но у вас сейчас селекторное совещание с Айрой Соркиным и остальными юристами. Они на линии, и оплаченное время уже пошло. Вы хотите, чтобы они подождали, или назначить им другое время?

Селекторное совещание?! У меня вроде не назначено никакого селекторного совещания… И тут до меня дошло: Джанет просто пытается спасти меня! Я взглянул на отца и пожал плечами, словно говоря: «Ну что тут поделаешь? Ох уж эти совещания!»

Мы обнялись и попросили друг у друга прощения, а потом я пообещал в будущем тратить поменьше, хотя оба мы знали, что это вранье. Но во всяком случае мой отец ворвался ко мне, как лев, а вышел агнцем. И как только за ним закрылась дверь, я мысленно пообещал себе, что на Рождество надо будет выбрать Джанет подарок получше, несмотря на все те гадости, что она устроила мне сегодня утром. Она была хорошей секретаршей. Чертовски хорошей.