Спиридович И. - Записки жандарма

Драгомиров возненавидел Новицкого и, при первой же после этого встрече с ним, повернулся к Новицкому спиной, низко нагнулся и, раздвинув фалды сюртука, сказал: «Виноват, ваше превосходительство, секите, виноват!» Анекдот этот был очень распространен. Все это не предвещало ничего хорошего, и я естественно волновался.

В большой приемной дома командующего выстроилось человек двадцать разного звания и положения. Вышел Драгомиров, крупный, в серой казачьей черкеске с кинжалом, с Георгием на шее, болезненный на вид; он обходил по очереди всех представляющихся. Дошел до меня: я представился. Внимательно всматриваясь в меня и спросив, в чем будет заключаться моя служба и кому я буду подчиняться, Драгомиров произнес с расстановкой: «Так, так… ну дай бог, дай бог», и ухмыляясь, подал мне руку.

Когда же я одевался уже в швейцарской, сверху вдруг послышался голос Драгомирова: – «Ротмистр, ротмистр!»

Я стал сбрасывать пальто и подбежал к лестнице, а Драгомиров продолжал кричать сверху: – «Ротмистр, вы мне артиллеристиков-то моих разделайте, хорошенько разделайте, прощайте!»

Я уходил ободренный. Прием генерал-губернатора мне понравился. Его фраза об артиллеристиках была знаменательна: это своего рода карт-бланш относительно военных.

Я представился затем его помощнику генералу Сухомлинову [135], который ответил мне визитом в тот же день и поздравил меня с успехом у генерал-губернатора. Я стал принимать отделение. В качестве сотрудников мне были представлены два студента, из которых один никаких партийных связей не имел, да один рабочий железнодорожник, это было все. Канцелярию составляли три человека, которые были в ссоре и друг с другом не разговаривали.

На своей квартире предшественник передал мне две увесистых кипы записок департамента полиции с копиями перлюстрированных писем. Перевязав кипы веревкой, я увез их себе в гостиницу. Начав разбираться, я увидел, что бумаги те были не читаны, а если и читаны, то исполнения по ним не делалось никакого. Между тем, в письмах был ценнейший материал по эсерам. Недовольство Киевом мне стало понятно. Приняв филеров и денежный ящик, я донес о вступлении в должность, и приступил к работе. Но работа эта вначале сильно осложнялась ненормальным отношением с генералом Новицким.

Генерал Новицкий в жандармско-революционном мире являлся знаменитостью. Он 25 лет состоял начальником одного и того же Киевского жандармского управления и прослужил их довольно талантливо и громко. Боролся он некогда с народовольцами и с успехом. Был в молодости красив и представителен. Но это было все.

Когда я встретился с Новицким, это был тучный генерал с короткой шеей, бритый, с энергичной седой головой, с черными нафабренными усами и бровями, с живыми глазами. Говорил громко. Одевался отлично. Дома ходил по-старинному – в белом жилете с Владимиром на шее и в расстегнутом сюртуке.

Он весь был в прошлом и любил рассказывать о былых днях и делах. Нового революционного движения он не знал. Агентуры настоящей не имел. От Витте, после открытия Киевского политехнического института, он получал на специальную по нему агентуру десять тысяч в год, но это было их обоих частное дело. Во всех городских сплетнях и передрягах был отлично осведомлен. Играя каждый день в карты в клубе с местными тузами, между которыми были и евреи, считал, что получает от них богатейший осведомительный материал.

Полиция, чиновники, мирное население его боялись очень, активные же революционеры над ним подсмеивались. Вскоре после моего приезда, зная о предстоящем 25-летнем юбилее генерала по должности начальника-управления, местный комитет РСДРП выпустил посвященную ему крайне ядовитую прокламацию-адрес, отпечатанную во множестве экземпляров «косым» шрифтом.

Окинув прошлую службу генерала и указав на преследования, которым подвергались от него местные организации, комитет благодарил генерала за исключительно снисходительное к нему отношение, благодаря чему комитет, де, мог работать спокойно, и его типография успела «стереть» свой косой шрифт. И вот, меняя последний на другой, комитет считает своим долгом поблагодарить юбиляра. Прокламация била не в бровь, а в глаз и доставила генералу много неприятных минут.

Открытие охранного отделения в городе Новицкий считал как бы личным оскорблением, а меня – своим личным врагом. Такое отношение влияло и на офицеров. Все это далеко не облегчало и без того нелегкую работу. Приходилось рассчитывать только на себя. Скоро счастливый случай подбодрил меня и моих подчиненных.

Однажды в конце января 1903 года филеры встретили неожиданно на улице боевика Мельникова, которого мы так тщетно искали в Крыму. Но Мельников сделался профессиональным революционером, перешел на нелегальное положение и являлся как бы помощником Гершуни по боевой организации. Он принимал большое участие в подготовке убийства Сипягина, стоял близко к одной из эсеровских типографий и исполнял роль разъездного агента. Неудача с Мельниковым являлась большой оплошностью. Я разнес филеров. Были приняты все возможные меры, и на другой день филеры арестовали его. Наткнувшись на филеров, Мельников бросился бежать, юркнул в один из дворов и закупорился в уборной. Взломали дверь и взяли его.

Он жил под фамилией Завадского и, как оказалось, приехал в Киев из Крыма, уехал оттуда перед приездом царя. На квартире у него был найден большой склад новой эсеровской литературы и в том числе манифест «южной» партии социалистов-революционеров. Арестом Мельникова начальство было очень довольно, и потому мы все получили награды, и это нас всех ободрило. Еще больше, чем раньше, все мысли и старания были направлены теперь на Гершуни, роль и значение которого были уже совершенно ясны.

Шавельский мещанин, провизор Герш Исаак Ицков, он же Григорий Андреевич Гершуни, Гершун или Гершунин, являлся создателем и диктатором боевой организации партии социалистов-революционеров. Он организовал убийство Сипягина и покушение на Оболенского, подготовлял убийство Победоносцева и Клейгельса. Азеф был знаком с ним, знал об этих его предприятиях, но сведений о них департаменту не давал, сообщая лишь о Гершуни в общих чертах.

Убежденный террорист, умный, хитрый, с железной волей, Гершуни обладал исключительной способностью овладевать той неопытной, легко увлекающейся молодежью, которая, попадая в революционный круговорот, сталкивалась с ним. Его гипнотизирующий взгляд и вкрадчивая убедительная речь покоряли ему собеседников и делали из них его горячих поклонников. Человек, над которым начинал работать Гершуни, вскоре подчинялся ему всецело и делался беспрекословным исполнителем его велений. Ему особенно поклонялись революционные девицы. В Киеве был целый кружок таких восторженных революционерок, из которых выработалось несколько террористок.