Карпо Соленик: «Решительно комический талант» - Юрий Владимирович Манн
Они обычно собирались в гостеприимном доме Кронебергов, где еще все напоминало о главе этого семейства, покойном профессоре Харьковского университета Иване Яковлевиче Кронеберге, о его трудолюбии, учености, большой и священнодейственной любви к науке. «Да, поистине это семейство редкое! Все члены его достойны любви и уважения, как явления благородные и замечательные. В них так много человеческого, истинного, прекрасного и самостоятельного, что не любить их могут только те, у кого в голове нет здравой мысли, а в сердце чувства»[157], – писал Кульчицкий.
Своим человеком был в харьковском кружке В.П. Боткин. Он вообще служил посредником между Белинским и харьковскими друзьями, регулярно переписывался с ними и, часто наведываясь в Харьков, привозил обычно с собой ворох литературных и иных новостей. По поводу одного из приездов Боткина Кульчицкий сообщал Белинскому: «Время, которое провел с ним в этот приезд, будет принадлежать к лучшим временам моей жизни. Переписка никогда не заменит личного свидания и беседы! Мы виделись почти каждый день; обед, большею частию, у него; вечер у Кронеберговых, добрых, милых Кронеберговых – и так проходило счастливое время, тихо, негромко…»[158]
Уезжая, Боткин обычно брал на себя всевозможные поручения; то он пересылал Белинскому «одно стихотворение Гете, превосходно переведенное Кронебергом», которое появлялось затем в «Отечественных записках»; то просил критика при разборе трагедии Шекспира «Ричард III» остановиться на переводе Андрея Кронеберга. Но зачастую поручения, данные Боткину, который слыл авторитетом в понимании сценического искусства, непосредственно относились к делам харьковского театра. Сохранилось неопубликованное письмо А.Я. Кульчицкого, в котором он просит Боткина раздобыть «какую-нибудь хорошенькую театральную новую пьеску, драмку или водевиль» для бенефиса Протасовой-младшей. В этом же письме он упоминает Соленика как лицо, хорошо знакомое Боткину[159].
Александр Яковлевич Кульчицкий занял ведущее положение в «кружке» друзей. Воспитанник Харьковского университета, «кроткий» мечтатель и «романтик» по характеру и титулярный советник по чину, Кульчицкий пятый год исполнял обязанности мелкого чиновника при городской полиции – служба, которой он глубоко и мучительно тяготился. Главные интересы Кульчицкого лежали, конечно, вне «тяжкой сферы протоколов, регистров, докладных записок». Три страсти владели его душой: любовь к театру, к творчеству Гоголя и к Белинскому, из которых последняя была, пожалуй, самой сильной.
Горя страстным желанием «ближе познакомиться с тем человеком, которого давно привык… любить и уважать» и в то же время мучимый сомнениями и провинциальной застенчивостью, Кульчицкий написал 28 января 1840 года свое первое письмо Белинскому. Роль посредника и здесь сыграл В. Боткин, который чуть не силой водил пером Кульчицкого. Через несколько месяцев Белинский отвечал Кульчицкому: «Я давно полюбил Вас искренно, по рассказам Василия Петровича и Вашим к нему письмам… Поверьте, что я очень дорожу Вашим знакомством, – и позвольте упрекнуть Вас в излишней церемонности, с которой Вы приступили к знакомству со мною, как будто к делу великой важности… Сделайте милость, адресуйтесь ко мне как можно чаще, и не как только что не к чужому, а как к своему человеку»[160].
Это письмо буквально окрылило Кульчицкого, и уж без всяких «рефлексий и церемоний» он писал через несколько дней Белинскому: «Нужно ли говорить, какой это был для меня праздник! Я потерял аппетит и целый день кружил по комнате в каком-то неопределенном и тревожном духе. Страх мне хотелось тогда же поделиться моею радостью с теми, с которыми я привык делить и горе…»[161] Друзьями, с которыми Кульчицкий хотел поскорее поделиться радостной новостью, были, конечно, Кронеберги.
В следующем году, в конце лета, с рекомендательным письмом Боткина Кульчицкий приехал в Петербург и сам предстал перед Белинским. На этот раз Белинский трезвее оценил своего молодого друга, он отметил, что Кульчицкому недостает «демонических элементов», глубины и силы идейных исканий, но при этом не перестал уважать его и считать полезным: «…дай Бог побольше таких людей. Он человечен – этого довольно, чтобы любить его»[162].
Сам Кульчицкий довольно точно и образно охарактеризовал взаимоотношения с Белинским: Виссарион Григорьевич «дуб, в этом нет никакого сомнения; я же нежный плющ, Вас обнимающий…». Сказано в шутливой манере, но не без серьезного подтекста, как и объяснение в любви Белинскому из другого к нему письма: «Мне стыдно и горько, что я до сих пор не умел еще выразить Вам моего признания в любви! Да, Вис[сарион] Гр[игорьевич], я действительно влюблен по уши…»[163]
Далеко отстоя от Белинского по зрелости и глубине мысли, богатству духовной жизни, Кульчицкий был все же в известной мере единомышленником великого критика, деятелем полезным и необходимым. Он являлся одним из тех замечательных русских интеллигентов 40-х годов, в ком могучая проповедь Белинского вызвала ответную волну. Он недаром всей душой потянулся к Белинскому, необыкновенно остро почувствовав в нем не только выдающегося литератора, но и воплощение всего светлого в жизни – ее идеалов, красоты, смысла, которого так недоставало в существовании самого Кульчицкого, мелкого провинциального чиновника. Он преданно, до фанатизма полюбил Белинского и, как умел, стал пропагандировать его идеи. В этом проявилось положительное влияние Кульчицкого, распространившееся и на харьковский «кружок», и за его пределы.
В Харькове внимательно следили за журналами, с нетерпением ждали статей Белинского. В письме Белинскому от 18 января 1841 года Кульчицкий от имени всего «кружка» называет «Отечественные записки» журналом, «столько любимым нами с некоторого времени». «С некоторого времени» – это, конечно, с момента прихода в журнал Белинского – в 1839 году.
В другом письме Белинскому, опять-таки не от своего только имени, Кульчицкий говорит: «Мы почитываем иногда Ваши статьи с особенным наслаждением, и жалеем, что это достается так редко. Судим и рядим по-своему, и куда как рады, если встретим нечто такое, что принадлежит общему Вашему кружку, бывшему Наблюдательскому, нынче рассеянному. Чрез милого Василия П[етровича] Боткина мы посвящены несколько в таинства его…»[164]
Влияние Белинского решительно определило направление театрально-рецензентской деятельности Кульчицкого – так же как и другую сильнейшую его страсть – любовь к Гоголю.
Письма Кульчицкого буквально пестрят гоголевскими словечками и выражениями. Он развивает его мотивы, образы. Он подчас и шагу не может сделать без того, чтобы не вспомнить Хлестакова, Сквозника-Дмухановского, Землянику, Бобчинского с Добчинским или Поприщина. Это не просто сильнейшая любовь к Гоголю, что само по себе являлось заслугой в годы, когда вокруг творчества писателя еще кипела борьба. Гоголь, без сомнения, субъективно близок Кульчицкому, который остро чувствует сам склад его юмора, фантастики, обаяние его простодушно-лукавой иронии. Не случайно Кульчицкий как литератор был сильнее всего там, где он переходил от туманных для него философических
