Потерянный и возвращенный мир. Маленькая книжка о большой памяти (сборник) - Александр Романович Лурия
Сами слова частью утрачивали свое значение, частью имеют неполное, неоформленное значение. Это больше относится к предметному характеру (стол, солнце, ветер, небо и т. д.). Я утратил и слова, и значения, я их не мыслю и не представляю в полном смысле слова главным образом из периода учебы…
Да, в результате травмы черепа и мозга у меня сразу разошлись зрительная и слуховая память: в одном случае вижу букву или цифру, но не в силах сразу назвать их, в другом случае я слышу какую-нибудь букву или цифру, но не в силах сразу представить образом их очертания. Об этом же самом я говорил, что таким же путем происходило у меня и с речью, и воспоминанием: я вижу предмет какой-нибудь, какую-нибудь вещь, какое-нибудь явление и т. д., но не могу сразу произнести, назвать его, подчас и не вспомню за весь день, и наоборот – я слышу слово какое-нибудь, но не сразу представляю его образ, очертания, значение долго не вспоминаю».
В первые месяцы после ранения такое «невспоминание слов» было особенно мучительно. Забыты оказались самые простые слова, и их значения нужно было мучительно искать, перебирая и нащупывая, как нащупывает вещи человек, пробирающийся по незнакомой комнате в темноте. Слова не только не вспоминались; они начинали звучать чуждо, и часто ему приходилось делать мучительные попытки, чтобы вспомнить: что же они значат? И на это уходили долгие-долгие минуты, заполненные судорожными поисками.
«Иногда я слышу слово, но не сразу пойму его значение. В первые годы ранения я подолгу не мог вспомнить из памяти данное слово, видя перед глазами нужный предмет, а заодно я также не мог вспомнить сразу образ предмета, когда мне называли какое-нибудь слово…
Профессор говорит мне: “Покажи-ка мне, Лёва, свой глаз”. Я не понял вопроса, а это со мной случилось и случается после ранения без конца, так как я не сразу схватываю смысл слов говорящего и не сразу уделяю внимание говорящему. После же повторений вопроса я долго ищу и вспоминаю, а что же такое за слово “глаз”… Я оглядываюсь кругом и вдруг вспоминаю, что слово “глаз” находится где-то в моем же теле. “Глаз!” – говорю я, вспомнив, наконец, значение этого слова, и показываю на свой глаз. Тогда профессор говорит мне: “Покажи свой нос!” И я опять думаю: “А что же это такое нос?” – “Нос, нос…”, – твержу я… наконец и слово “нос” вспоминается через минуты. Потом профессор просит вспомнить слово “ухо”. И опять минуты ожидания… Но вот я вспомнил и слово “ухо”. Когда же профессор снова начал просить, чтобы я вспомнил, что же такое «глаз», я опять забыл, что же такое слово “глаз”, и снова начал вспоминать про него, а что же это такое… Мучительное это дело…
Мне приходят на память разные слова, я даже шепчу в полуслух их, то есть слова, которыми в этот день общался, говорил ими, но все же это не те слова. Наконец я вспоминаю искомое слово – глаз, нос, ухо.
Но меня снова спрашивают: “А это что? А это что?”, показывая на глаз, или на ухо, или на нос. И я опять думаю, вспоминаю что-то, наконец вспомнил, ура! Такая задержка в памяти слов бесконечна.
Но еще страшнее являлось для меня самого, когда я вдруг вспомнил или услышал от кого-нибудь слово “спина” или “шея” и ряд других слов, которые я вовсе никак не мог вспомнить, то есть попросту забыл их значение, хотя знал, что они существуют как знакомые слова, относящиеся как-то к телу человека, но как они относятся – я не знал. А в общем в каждом слове происходит какая-то ненормальная забывчивость, какая-то замедленность и невспоминание любого слова. Я не могу сразу вспомнить данное слово или, наоборот, данное значение слова. Вот профессор показывает мне на лампочку и говорит: “Что это такое?” – и я начинаю вспоминать: “Это, как ее… ну, это… как его…” И я некоторое время не могу вспомнить название данного предмета. И гляжу то на лампочку, то на другие предметы, стоящие передо мной в комнате. Я без конца ищу какой-то поддержки в предметах, какой-то опоры в предметах, стараюсь вспомнить их слова, начинаю сравнивать предметы в данной комнате, служащие мне опорой речи и памяти слова».
И это оставалось угнетающе долго, много месяцев после того, как он выписался из госпиталя.
Вот он дома, в своей Казановке. Он живет с матерью, с сестрами. Он должен что-то делать по хозяйству, его посылают принести что-нибудь из погреба, сходить в магазин за хлебом, за крупой. Ну, казалось бы, что может быть проще? А на самом деле, как это бесконечно трудно, самые простые слова, которые были для него обычны с самого детства, которые воспринимались им сразу, без малейшего усилия, которые схватывают на лету, – эти слова доходили до него не сразу, как будто из какого-то далекого мира, и он должен был напряженно думать о них, прежде чем они начинали приобретать ясность.
И даже если он наконец усвоит их значение, слова удерживаются у него минуту, другую, а потом исчезают, и снова он растерян, снова беспомощно стоит перед новыми трудностями.
И так в самом простом, самом обыденном, самом каждодневном…
«Вот дома мне мать скажет хотя бы так: “Поди и сходи в наш сарай, слазь там в погреб, набери там из кадки соленых огурцов в тарелку, а кадку обратно прикрой кружком, а сверху положи камень…” Я не сразу понял, что мне мать сказала, я прошу повторить, что она сказала. Мать повторила свои слова. Теперь я услышал слова: “сарай”, “погреб”, “огурцы”, а все остальные слова я мигом забыл. Но и эти три слова – сарай, погреб, огурцы – я по раздельности и по очередности спешу осознать, что они значат. Наконец я понял эти три слова (уж прошли минуты!), теперь мне надо спросить у матери, что она там просила сделать. Я оглянулся – матери нет дома. И вдруг она снова входит в квартиру, и я увидел, что она успела уже сходить в сарай, слазить в погреб и вот принесла огурцы вместо меня…
Мать мне говорит: “Нарежь-ка, сыночек,
