Петр Григоренко - В подполье можно встретить только крыс

Между жильцами различных поселков были незримые моральные перегородки, пожалуй покрепче существовавших в России социальных перегородок. Девушка с Масловки не только не выйдет замуж за парня с Александровки, но сочтет за позор подать руку ему - познакомиться, поздороваться. Сошлюсь на собственный опыт, добытый уже в советское время. Вхожу в магазин и почти нос к носу сталкиваюсь с Шурой Филипповым. Я в то время уже был секретарем комитета комсомола, а Шура - заместителем секретаря. Шура под руку с авантажной дамой. Он старше меня года на три и уже давно женат, но я его жену не знаю. Он немного смущенно: "Знакомьтесь!" И представляет: "Моя жена". Я протягиваю руку и она, презрительно поджав губы, касается ее кончиками своих пальцев. Я понял и, извинившись, пошел к прилавку. Иду и слышу: "Ты что это вздумал меня с "граками" знакомить!"

- Потише! - слышу шопот Шуры.- Это наш секретарь. - Но в ответ еще громче, с явным расчетом, чтобы я слышал: "Это для тебя он секретарь. А для меня "грач", - какую бы должность не занимал".

Эту оскорбительную кличку ("Грак", "Грач", которую применяют люди, считающие себя рабочей аристократией, к простому народу, к деревенщине) я слышал по отношению к себе не один раз. На Ларинке в начале 1924 года я создавал пионерский отряд. Нелегкое это было дело собрать уличных мальчишек, и провести с ними пионерский сбор. А после этого добиться регулярной работы. Для этого надо было заинтересовать. И мне пришла в голову счастливая мысль силами отряда, с помощью комсомольцев восстановить один из отправленных на кладбище паровозов и один пассажирский вагон. Работа по восстановлению, а затем катание в "своем" вагоне со "своим" паровозом скрепили пионерский коллектив, привлекли интерес других неорганизованных ребят. Когда я, спустя два года, вынужден был уйти из цеха, при нашей ячейке был не один пионерский отряд, а куст - четыре отряда, в которых велась большая интересная работа: спорт, военные игры, пионерские сборы, посвященные борцам революции и многое другое.

Занят я был, конечно, не только пионерской работой. Шла борьба с троцкизмом, и я не мог стоять в стороне. Я прочел "Уроки Октября", читал периодическую прессу. И терялся. Нападало отчаяние. Неужели прав Троцкий? Неужели мы, действительно, не можем создать социалистическое общество? Неужели погибнем, если на помощь не придет мировая революция? Жить не хотелось. И думать не хотелось. Я не из тех людей, что могут ждать спасения от других. Я должен сам действовать. И вот в это время тяжких моих колебаний в "Рабочей Газете" появляется статья Сталина "Троцкизм или Ленинизм". С присущей ему простотой (теперь я, пожалуй, скажу упрощением) он тезис за тезисом опровергает утверждения Троцкого. Оказывается социализм в одной стране можно не только строить, но и построить. Задержка мировой революции не должна нас останавливать. Мы обязаны своим трудом творить дело мировой революции.

Мы будем строить социализм, и мы его построим. Я был согласен здесь с каждой запятой. Сталин освободил меня от всех сомнений. Со статьей Сталина я теперь не разлучался, не уставая разъяснять друзьям своим ее потрясший меня смысл. Она была моим оружием и в споре с троцкистами.

Однажды меня пригласили в город, в клуб совторгслужащих: "Там будет дискуссия с троцкистами", - сказал член бюро райкома. Нас встретили очень любезно, предоставили лучшие места. Но вот началась дискуссия. И первого же оратора от троцкистов наша компания встретила свистками, шумом, гвалтом. Затем затеяли драку. Нас с трудом удалили из зала. Когда мы шли домой, член бюро подошел ко мне: "А ты, что ж, стоял как красна девица? Ваши говорили, что драчун".

- Я не могу драться с тем, кто меня не трогает. Тут надо уметь хулиганить, а не драться. А я хулиганить не умею...

На душе у меня было пакостно. Я думал - как же так? Они хотят дискуссировать, а на них с кулаками. Но дальше мысль не пошла. Я не стал ходить на такие "дискуссии", и на том мой протест кончился.

В заводских партийных организациях троцкисты не сумели завоевать заметное положение. Здесь ни слова вымолвить не давали. Для меня это выглядело единством и от этого было радостно. Молодость, дружба, широкое поле для удовлетворения потребности в общественной деятельности, любимая работа делали жизнь интересной, насыщенной. Хорошему настроению способствовали и экономические условия.

Весной 1924 года я получал 45 рублей. Это, по тем временам, были огромные деньги. От Петра Михайловича и Моти я ушел. Мы втроем сняли комнату со столом в казенной квартире на "Смоляниновой горе". Комнаты и койки в казенных квартирах не сдавались. "Стол" был юридическим прикрытием "незаконного" извлечения дохода из государственной жилплощади.

Поселиться на частной квартире со столом, предложил мне мой новый товарищ по цеху - Шура Кихтенко. Я пригласил в компанию комсомольца электротехнического цеха Гришу Балашова, с которым подружился в коммуне. Квартирохозяйка - она была матерью Шуры Кихтенко - предложила нам на троих светлую комнату - площадью около 30 кв. метров - в два больших окна. Плата с каждого по 15 рублей (с Шуры тоже) и, кроме того, мы, по своей инициативе предложили дополнительно по три рубля с человека за стирку. На эти деньги (54 рубля) хозяйка кормила нас и содержала свою семью (она сама и две девочки). Кормила великолепно.

Был зенит НЭПа. Рынки, что называется, ломились от продуктов сельского хозяйства, продававшихся буквально по бросовым ценам. Даже коммунистическая партия вынуждена была забеспокоиться о "ножницах" - слишком низкие цены на сельскохозяйственные продукты и слишком высокие на промышленные товары. Для ликвидации этих "ножниц" намечалось повысить цены на первые и понизить на вторые. Но это так и осталось добрым пожеланием. Практически отпускные цены и и на то, и на другое только повышались, и заготовительные цены на продукцию сельского хозяйства до самых хрущевских реформ 50-х - 60-х годов оставались на уровне 1924 года, то есть ее практически отбирали у населения бесплатно.

Те годы я вспоминаю, как годы изобилия. В воскресенье я шел на рынок просто погулять, отдохнуть душой. Горы арбузов и дынь, полные повозки самых разнообразных фруктов и овощей. Сало, колбаса, хлеб, мука всех сортов, мясо, крупа... все притягивает твой взор, охватывает чудеснейшей смесью запахов. Разная живность пищит, хрюкает, ревет, кудахчет, гагакает... Богатство страны на все голоса, всеми запахами и цветами красок заявляет о себе, радует душу труженика. И не только на рынке богатство. А магазины! Частные, государственные, кооперативные. Особенно сильны были тогда последние. Центральный рабочий кооператив - Ц.Р.К. - сверкал не только красотою вывесок, но и богатством содержания. Некоторое уныние наводили лишь промтоварные магазины. Они и в ЦРК, и в госторговле нагоняли тоску отсутствием в них покупателей. Село было буквально голым, но купить ничего не могло. Цены были слишком высокие. На простую покупку не хватало всего излишка урожая. Рабочим с семьями тоже приходилось не так часто делать промтоварные закупки, хотя с моим окладом и без семьи покупка костюма, скажем, или ботинок, затруднений не представляла. Я помню только один случай, когда покупка забрала у меня двухмесячный остаток от получки, после оплаты "стола". Это я купил серебряные часы. В остальном люди моего достатка ни в чем себя не стесняли. Так беспечно, как я жил в годы НЭПа, будучи рабочим, я уж потом никогда не жил, даже когда стал генералом.