Антон Вильгоцкий - Кто такая Айн Рэнд?

Я не отдам своих богатств, не разделю их ни с кем. Сокровище моей души не будет разменяно на медные монеты и разбросано ветром, как подаяние. Я охраняю свои богатства: мысли, волю, свободу. Величайшая из них – свобода.

Я не чем не обязан своим братьям, и у них нет долга передо мной. Я никого не прошу жить ради меня, но и сам живу только для себя. Я не домогаюсь ничьей души, но и не хочу, чтобы кто-нибудь домогался моей. Я не враг и не друг братьям, нищим духом. Чтобы заслужить мою любовь, братья должны сделать еще кое-что кроме того, что родится. Я не отдаю любовь просто так, и никто, случайно захотевший ее, не получит моей любви. Я вручаю людям свою любовь как великую честь. Но честь надо заслужить.

Я выберу друзей среди людей, но не рабов, не хозяев. И я выберу только тех, кто понравится мне, и я их буду уважать и любить, но не подчинятся и не приказывать. И мы соединим руки, когда захотим, и пойдем в одиночку, когда захотим.

В храме своей души человек одинок. И пусть храм каждого остается нетронутым и не оскверненным. Пусть человек протянет руку другому, когда захочет, но только не переступив этот святой порог.

А слово «мы» люди смогут употреблять, только когда захотят, и с великой осмотрительностью. И никогда это слово не будет главным в душе человека, ибо завоевав нас, это слово становится монстром, корнем зла на земле, корнем мучений человека человеком и неслыханной ложью. Слово «мы» – гипс, вылитый на людей. Оно застывает и затвердевает, как камень, и разрушает все во круг. И черное и белое становится серым. С помощью этого слова грязные крадут добродетель чистых, слабые – мощь сильных, слабоумные – мудрость умнейших.

Что есть моя радость, если любые, даже грязные пальцы могут потрогать ее? Что есть моя мудрость, если даже дураки могут приказывать мне? Что есть моя свобода, если даже бесталанные и слабые – мои хозяева? Что есть моя жизнь, если я ничего не могу, кроме как кланяться, соглашаться подчиняться? Но я покончил с этой гибельной верой. Я покончил с монстром «мы» – словом рабства, воровства, несчастья, фальши и стыда. И вот я вижу лицо бога, и я возношу его над землей. Бога, которого человек искал с тех пор, как люди начали существовать. Этот бог даст нам радость, мир и гордость.

ЭТОТ БОГ – «Я».

Как нетрудно догадаться, эта повесть описывает квинтэссенцию логики тоталитаризма: абсолютный конформизм во имя абсолютного контроля. Создавая это произведение, Рэнд ставила перед собой цель продемонстрировать, что подвергшиеся массированному промыванию мозгов государственные рабы не способны к технологическим достижениям (к этой теме она впоследствии еще вернется), и что только независимые личности способны любить.

Интересен выбор повторного открытия электроэнергии в качестве одной из центральных тем. В Библии Бог повелевает: «Да будет свет!» Когда Томас Эдисон изобрел электрическую лампочку, свет оказался в человеческих руках. Известный американский историк-русист Бернис Розенталь считал, что электричество в некотором смысле сделало людей подобными Богу. Однако в России времен детства Айн Рэнд электричество было довольно спорным предметом. Многие люди осуждали внедрение электроэнергии, другие, напротив, возвеличивали это явление. И те и другие, отмечал Розенталь делали это как раз по той причине, что «свет принадлежит Господу». Чтобы подчеркнуть связь между Богом и самостоятельной личностью, Рэнд сделала описанное в романе примитивное общество весьма скудно осведомленным о сущности «Непроизносимого Слова». В еврейской традиции таким словом является имя Бога – Яхве – а в повести «Гимн» это слово «Я».

Стоит отметить также тот факт, что на момент, когда Равенство 7-2521 и Свобода 5-3000 совершают побег из отвергающего их замкнутого тоталитарного общества и нарекают себя, соответственно, Прометеем и Геей, главный герой находится в возрасте двадцати одного года. Столько же лет было самой Рэнд, когда она покинула Россию. Известно, что идея «Гимна» появилась у нее еще в университетские годы – произведение должно было стать пьесой в четырех актах. Литературные критики склонны считать, что, как и знаменитые романы-антиутопии «О, дивный новый мир!» Олдоса Хаксли и «1984» Джорджа Оруэлла, повесть «Гимн» проникнута сильным влиянием малоизвестного антиутопического романа «Мы», написанного в 1920 году в Санкт-Петербурге русским писателем Евгением Замятиным. Это произведение, повествующее о жизни гражданина Д-503 и его вынужденном выборе между любовью к женщине и верностью к всемогущему «Единому Государству», было выстроено в виде серии дневниковых записей – как и «Гимн». Оно было запрещено советской цензурой, но, благодаря самиздату, было широко известно в богемных кругах Петрограда. Можно с большой долей уверенности сказать, что Рэнд была знакома с этим произведением, благодаря многочисленным связям своей семьи в этих кругах. В «Гимне» можно также найти отголоски романа Герберта Уэллса «Машина времени», который был очень популярен в России на стыке веков, и рассказа Стивена Винсента Бене «Место богов», который Рэнд прочитала летом 37-го в журнале Saturday Evening Post. Это был первый раз, когда она увидела научно-фантастическую историю в мэйнстримовом американском издании, не говоря уже о том, что это был широко известный и уважаемый консервативный журнал, который платил своим авторам исключительно хорошо. Она написала «Гимн» за три недели, надеясь продать повесть именно в Post.

Чаще всего «Гимн» сравнивают с оруэлловским «1984», герой которого, Уинстон Смит, также пытается понять, каким был потерянный мир прошлого, предшествовавшего тоталитарной эре. Но, в отличие от Равенства 7-2521, Смит был пойман и под пытками отрекся от своих идеалов. Поклонники Рэнд отмечают еще одно отличие. Хоть Оруэлл и ненавидел тоталитаризм, его роман рассматривает эту систему как вполне применимую на практике. Океания описывается как донельзя индустриализированное общество, использующее настолько продвинутые технологии, что рядовые граждане ничего не могут этому противопоставить. Но Рэнд – раньше, чем многие другие – приходит к выводу, что тоталитаризм на самом деле не может привести к эффективным результатам и высоким достижениям, поскольку для развития экономики необходимо независимое мышление, а общественный прогресс невозможен в атмосфере запугивания, принуждения и отсутствия индивидуально заработанных поощрений. Она считала тоталитаризм аморальным и бесполезным на практике. Это видение оказалось пророческим – по меньшей мере, в случае бывшего Советского Союза и некоторых других стран социалистического лагеря. Когда в 1991 Союз распался, западное сообщество было очень удивлено узнать, что его пугающая военная и индустриальная мощь являлась на деле глиняными ногами колосса. За семьдесят пять лет правления коммунистов технический и экономический прогресс страны не был столь грандиозным, насколько это декларировалось.