День рождения (сборник) - Ольга Гедальевна Марголина
Последнее памятное посещение абаканского уютного аэропорта происходило 20 августа 1991 года. Я прилетела ночью из мятежной Москвы и сразу бросилась в гостиницу к маленькому телевизору, стоявшему рядом с дежурным администратором. По телевизору шли мрачные кадры о ГКЧП и событиях у Белого дома. Рядом со мной стояли двое мужиков, прилетевших откуда-то, мы взволнованно обсуждали происходящее в столице.
— Да идите вы спать, ничего не случится больше, — успокаивала нас дежурная.
— Разбудите, если что произойдет.
Спала я по разным причинам отвратительно, а утром уехала в милые Черемушки.
— Что касается нашей «падшей женщины», то я должна добавить рассказ о том, как в июле прошлого года она рухнула на скрещении поперечки 37-й секции с цементационной потерной, там, где ревут насосы и высится гора негабаритного мусора. Провалилась в дырку ногой до бедра, ее тощее бедро не влезло. Она при этом заорала: «Таня!» Но я в десяти шагах впереди из-за рева насосов не услышала. А мы с ней были вдвоем во всей плотине, так как в воскресенье все нормальные люди отдыхают. Работает только ВНИИГ и Гидропроект — в субботу и выходной шли испытания водосливов по ВНИИГовской программе. Включили три водослива, потом хотели пять, расход 5000 м3/с, но заклинило один подъемник. На следующий день уже не заклинило, опять шли эксперименты. Пять аэрированных потоков ревели в течение 40 минут, потом — три. Воды было во всех галереях до бедер, черпали болотными сапогами, вокруг водосливов настоящий дождь поливал сутки, уровень водохранилища был максимальный. Словом, обстановка была боевая. Я-то человек привыкший к передрягам, а эта деньрожденьица не струхнула, молодец!
Невысокая изящная фигурка устремилась вперед, задорно вскинута головка с копной стриженых волос, глаза горят, голос крепнет, подбородок решительно вздернут.
— За это можно и водочку тяпнуть! Согласны?
— Хочется добавить еще героическую страницу, которой я была живым свидетелем.
Однажды мы двигались по довольно сухой галерее, но в районе водосливных секций она оказалась перегороженной деревянной пробкой с маленьким отверстием в середине. Шли мы с Колобовым — надеюсь, вы помните его? Он шел с увесистым прибором, а мы с Гедальевной несли что-то полегче. Владиммир Павлович громко крикнул свое любимое выражение:
— Ольга, не боись, прорвемся! Иди за мной!
Он согнулся, присел на четвереньки и пополз в лаз, Гедальевна следовала за ним, я замыкала группу. Колобовский зад закрыл полностью амбразуру, через несколько минут ей не хватало ни света, ни воздуха, мне, пожалуй, тоже. Слышу шепот:
— Володя, долго еще? Я задохнусь в трубе! И зад твой надоело разглядывать!
— Не боись, скоро конец!
Мы прошли. Потом все трое хохотали.
Этот эпизод вспомнила Ниночка, изящная рыжеволосая красавица, которая несколько лет ходила с девушками по обводненным галереям плотины, но потом не выдержала. Она испугалась, что получит цистит или хронический бронхит, и перешла на работу в теплое помещение технического отдела. Никто из подруг в нее не бросил камень. Она пожелала мне крепкого здоровья, почаще заходить после потерн к ним в отдел, где можно посушиться и выпить горячего чайку.
— Ниночка, спасибо за приглашение. Обязательно буду приходить к вам. Что касается Колобова, то Ольга Николаевна подозревала, что он ко мне неровно дышит. Но нет, в мою сторону он дышал ровно и уважительно. В его глазах я была интеллигентной и зажигательной теткой, с кем не соскучишься. Он говорил: «Ольга, я буду тебя страховать, а то ведь опять рухнешь в воду». Но и с ним я падала не меньше. Труд в вашем молодежном коллективе был ему по душе, а вы, сотрудники лаборатории ГТС, хорошо к нему относились, правда ведь? Помните, как ветеран войны Колобов сидел с надраенными орденами на трибуне во Дворце культуры в День Победы и регулярно получал премии и грамоты? Когда приезжали коллеги из Ленинграда, он кормил нас обедами.
— Ольга, что ты ешь дерьмо в столовой? Приходи ко мне на щи, не пожалеешь!
Я и не жалела, щи были отменные. Только иногда Колобов срывался с «катушек», впадал в запой и отключался на неделю. В такие периоды начальство грозило уволить заслуженного ветерана:
— Ты же, Владимир Павлович, плохо влияешь на молодежь, как не стыдно!
— Стыдно. Не боись, скоро кончу, — отвечал ветеран, но через некоторое время вновь «разлагал молодежь». Так и жил.
— А я хочу вспомнить другую черту нашей уважаемой гостьи. Мне доводилось несколько раз сидеть с ней на совещаниях у Брызгалова. Вы же знаете нашего грозного и довольно беспардонного директора. Он не взирает, кто перед ним — работяга или ученая дама, режет правду-матку прямо в глаза. И на высоких совещаниях он говорит, что думает, даже если не прав, кричит на всех. Словом, не вам мне рассказывать. Я помню, как еще в первые годы наши фильтрационные ученые женщины — сначала Ольга Николаевна, а потом уже одна Ольга Гедальевна — отдувались за проделанную работу и высказывали предположения о развитии неблагоприятных процессов в основании плотины. Однажды Брызгалов, не дослушав, рявкнул: «Да что вы можете понять, приезжая несколько раз в году? Мы тут все время следим и знаем не меньше». Она ему так спокойно и решительно пояснила свое мнение на цифрах и графиках. Директор притих, помолчал, потом добавил: «Может, вы и правы».
Гедальевна, вы как Матросов, бросились тогда на амбразуру, я запомнила этот случай. Пьем за бесстрашных женщин!
Этот спич произнесла яркая, полная, красивая Лариса Сергеевна Пермякова. Она, как и Татьяна, тоже была лидером, возглавляла группу наблюдений за напряжениями бетона плотины, анализировала результаты, писала отчеты, делала серьезные доклады и спорила с мэтрами науки. Говорила она четко и грамотно, писала ясно, короткими фразами. Ее оценка была мне особенно приятна.
— Спасибо, Ларисочка, а я, когда слышу ваш голос на совещаниях или профсоюзных собраниях, где вы председательствуете, сравниваю вас с железной леди Маргарет Тэтчер. Но я хочу
