На внутреннем фронте. Всевеликое войско Донское (сборник) - Петр Николаевич Краснов
У Смольного толпа. Крутится кинематограф, снимая нас. Ну как же! Привезли трофеи победы Красной гвардии – командира III кавалерийского корпуса!
В Смольном хаос. На каждой площадке лестницы пропускной пост. Столик, барышня, подле два-три лохматых «товарища» и поверка «мандатов». Все вооружено до зубов. Пулеметные лепты сплошь да рядом без патронов крест-накрест перекручены поверх потрепанных пиджаков и пальто, винтовки, которые никто не умеет держать, револьверы, шашки, кинжалы, кухонные ножи.
И несмотря на все это вооружение, толпа довольно мирного характера и множество – дам, нет это не дамы, и не барышни, и не женщины, а те «товарищи» в юбках. которые вдруг, как тараканы из щелей, повылезали в Петрограде и стали липнуть к Красной гвардии и большевикам, – претенциозно одетые, с разухабистыми манерами, они так и шныряют вниз и вверх по лестнице.
– Товарищ, ваше удостоверение?
– Член следственной комиссии Тарасов-Родионов, генерал Краснов, его начальник штаба…
– Проходите, товарищ.
– Куда вы, товарищ?
– К товарищу Антонову…
Так с рук на руки нас передавали и вели среди непрерывного движения разных людей вверх и вниз на третий этаж, где, наконец, нас пропустили в комнату, у дверей которой стояло два часовых матроса.
Комната полна народа. Есть и знакомые лица. Капитан Свистунов, комендант Гатчинского дворца, один из адъютантов Керенского, а затем различные штатские и военные лица из числа сочувствовавших движению. Настроение разное. Одни бледны, предчувствуя плохой конец, другие взвинченно-веселы, что-то замышляют. Новая власть близка, источник повышений здесь, игра еще не проиграна.
Кто сидит третий день, уже сорганизовался. Оказывается, кормят недурно, дают чай, можно сложиться и купить сахар, тут и лавочка специальная есть в Смольном.
– Но ведь это арест?
– Да, арест, – отвечают мне. – Но будет и хуже. Вчера генерала Карачана, начальника артиллерийского училища, взяли, вывели за Смольный и в переулке застрелили. Как бы и вам того же не было, генерал, – говорит один.
– Ну, зачем так, – говорит другой. – Может быть, только посадят в Кресты или Петропавловку.
– В Крестах лучше. Я сидел, – говорит третий.
Внимание, возбужденное нашим приходом, ослабевает. Каждый занят своими делами. Пришла жена одного из арестованных, они садятся в углу и тихо беседуют.
Часы медленно ползут. В два часа принесли обед. Суп с мясом и лапшой, большие куски черного хлеба, чай в кружках.
Рядом комната. Бывшая умывальная институток. В ней тише. Я прошел туда, снял шинель, положил под голову и прилег на асфальтовом полу, чтобы отдохнуть и обдумать свое положение. Более чем очевидно, что Тарасов-Родионов обманул, что меня заманили и я попал в западню.
В 5 часов я проснулся. Ко мне пришел Тарасов-Родионов и с ним бледный лохматый матрос.
– Вот, – сказал мне Тарасов, – товарищ с вас снимет допрос.
– Позвольте, – говорю я, – поручик, вы обещали мне, что через час отпустите, а держите меня в этой свинской обстановке целый день. Где же ваше слово?
– Простите, генерал, – ускользая в двери, проговорил Тарасов.
– Но лучшее наше помещение, где есть кровать, занято великим князем Павлом Александровичем, если его сегодня отпустят, мы переведем вас в его комнату. Там будет великолепно.
Матрос, назначенный для следствия, имел усталый и измученный вид. Он дал бумагу, чернила и перо и просил написать, как и по чьему приказу мы выступили и как бежал Керенский.
Вдвоем с Сергеем Петровичем Поповым мы составили безличный отчет и подали матросу.
– Теперь мы свободны? – спросил Попов.
Матрос загадочно посмотрел на нас, ничего не ответил и ушел.
Я долго смотрел, как сгущались сумерки над Невою и загорались огни на набережной и на мосту Петра Великого. Скоро темная ночь стала за окном. В наших двух комнатах тускло горело по одной электрической лампочке. Кто читал, кто щелкал на машинке, учась писать, кто примащивался спать па полу. Кое-кого увели. Увели Свистунова, и пронесся слух, что он получает какое-то крупное назначение у большевиков, увели адъютанта Керенского, еще троих выпустили. Всего оставалось человек восемь, не считая нас.
И вдруг в комнату шумно, сопровождаемый Дыбенко, ворвался весь наш комитет 1-й Донской дивизии.
– Ваше превосходительство, – кричал мне Ажогин, – слава Богу! Вы живы. Сейчас мы все устроим. Эти канальи хотели разоружить казаков и взять пушки вопреки условию. Мы им покажем! Вы говорите, что это зависит от Крыленко, – обратился Ажогин к Дыбенко. – Тащите ко мне этого Крыленко. Я с ним поговорю, как следует.
Он горел и кипел благородным негодованием, этот доблестный донской офицер, и его волнением заражались и чины комитета, сотник Карташов, не подавший руки Керенскому, фельдшер Ярцев и тот маленький казачок, что привязался к Троцкому; все они были при шашках, в шинелях, возбужденные быстрой ездой на автомобиле и морозным воздухом, шумные, смелые, давящие большевиков своей инициативой.
Дыбенко был на их стороне. Сам такой же шумный, он, казалось, не прочь был пристать к этой казачьей вольнице, которой на самого Ленина начихать.
Через полчаса меня попросили в другую комнату. Я пошел с Поповым и Чеботаревым. У дверей стояло два мальчика лет по 12, одетых в матросскую форму, с винтовками.
– Что, видно у большевиков солдат не стало, что они детей в матросы записали, – сказал Попов одному из них.
– Мы не дети, – басом ответил матрос и улыбнулся жалкой, бледной улыбкой.
В комнате классной дамы, посередине стоял небольшой столик и стул. Я сел за этот стол. Приходили матросы, заглядывали на нас и уходили снова. По коридору так же, как и днем, непрерывно сновали люди.
Наконец, пришел небольшой человек в помятом кителе с прапорщичьими погонами, фигура невзрачная, лицо темное, прокуренное. Мне он почему-то напомнил учителя истории захолустной гимназии. Я сидел, он остановился против меня. В дверях толпилось человек пять солдат в шинелях.
Это и был прапорщик Крыленко.
– Ваше превосходительство, – сказал он, – у нас несогласия с вашим комитетом. Мы договорились отпустить казаков на Дон с оружием, но пушки мы должны отобрать. Они нам нужны на фронте, и я прошу вас приказать артиллеристам сдать эти пушки.
– Это невозможно, – сказал я. – Артиллеристы никогда своих пушек не отдадут.
– Но, судите сами, здесь комитет V армии требует эти пушки, – сказал Крыленко. – Каково наше положение. Мы должны исполнить требование комитета V армии. Товарищи, пожалуйте сюда.
Солдаты, стоявшие у дверей, вошли в комнату, и с ними ворвался комитет 1-й Донской дивизии.
Начался жестокий спор, временами доходивший до ругательств, между казаками и солдатами.
– Живыми пушки не отдадим! – кричали казаки. – Бесчестья не потерпим. Как мы без пушек домой явимся! Да нас отцы не примут, жены смеяться будут.
В конце концов убедили, что пушки останутся
