Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

Распутин глянул на неё, насторожился:

   — А это что за животное? — Не получив ответа, добавил: — На смерть больно похожа!

Женщина исчезла так же внезапно, как и появилась — без единого звука, она словно бы из воздуха вытаяла и в воздухе растаяла снова, растворилась в нём.

Над журналистом склонился секретарь, дохнул чесноком и водкой:

   — Ну что, господин журналист, уха вкусная?

Про Симановича Александр Иванович написал следующее: «Распоряжается в ресторане, отдаёт приказания перед приходом Распутина:

   — Всем чаю! Откройте окна, чтобы проветрить! Живо! Через пять минут — закрыть!

Совещается с буфетчиками — какую подать осетрину, как приготовить суп, какое выдумать сладкое...

Вечером он напивается.

Попыхач!»

Когда Александр Иванович опубликовал статью в газете, Симановича некоторое время так и звали — Попыхач!

И вновь о Распутине. «Он — человек большой интуиции и практической смётки. Всем говорит «ты» и никому «вы». Когда нельзя обращаться на «ты», речь его безлична...

Аэропланы Распутин зовёт «рапланы».

Всем, кто хочет сфотографировать его, говорит:

   — Пущай снима-ат!»

Вечером Распутин был задумчив, часто мял бороду, засовывал в рот, зажимал зубами и сидел неподвижно, думая о чём-то своём, потом расчёсывал пальцами, расправлял — был «старец» не в настроении, но это не означало, что он ничего не видел, ничего не слышал.

Когда студент остановился около Эвелины и тихо произнёс что-то — никто, кроме Эвелины, не услышал, что он сказал, — Распутин пружинисто вскочил и выметнулся в коридор. В три прыжка очутился около студента и сунул ему под нос волосатый жилистый кулак:

   — А это ты видел?

Студент чуть отступил назад и оценивающе глянул на Распутина, с одного взгляда понял, что не одолеть, — у Распутина тело сухое, мускулистое, жира нет, несмотря на то что «старец» пьёт без меры, ест сочащуюся жёлтым салом осетрину и безостановочно трескает сушки... Эвелину будто ветром сдуло, ну как пушинку: только что была — и уже нет её. Студент удивлённо поднял брови и отступил ещё на один шаг.

   — Уберите кулак!

   — Я тебя спрашиваю, недомерок, это ты видел? Судя по всему, нет. Второй раз предупреждаю, третьего раза не будет. Понял? — Распутин круто развернулся и, косолапя, криво вымеряя ногами дорожку, отталкиваясь вначале от одной стенки, потом от другой, ушёл.

Когда студент уже сидел в купе, к нему заглянул Попыхач.

   — Ну что? — спросил он. — Ты, студент, смотри! Ефимыч из тебя сделает вот что, — он сплюнул на пол и растёр плевок жёлтым ботинком. Секретарь, как и его шеф, тоже предпочитал обращаться ко всем на «ты». Закончил он совсем по-распутински: — Понял?

В Казани студент тихо, ни с кем не попрощавшись, сошёл.

В Казани целое купе заняли офицеры — молодые, громкоголосые, языкастые, с двумя гитарами — они прекрасно исполняли песни, пели романсы в четыре голоса и внесли в атмосферу вагона что-то живое, будоражащее, открытое. Распутин же реагировал на это по-иному — офицеры вызывали у него неприязнь. Офицеры — не студент, кулак к носу вон того краснолицего, словно бы только что из бани поручика не поднесёшь, и его товарища, юного темноволосого подпоручика, кулаком тоже не испугаешь: эти люди умеют драться. Распутин присмирел, сидел у себя в купе и ел сушки — всё купе было засыпано крошкой и маком, на полу валялись обёртки от конфет. В коридор он не выглядывал.

И секретарь его — Попыхач — тоже затих.

Спутниц Распутина офицеры не трогали — пели у себя в купе, звенели гитарами, пили шампанское. Узнав, что в поезде едет «старец», они стали посмеиваться над Распутиным.

Распутин из купе не вышел даже тогда, когда Матрёша забралась на колени к одному из офицеров — краснолицему зубастому поручику — и отведала шампанского.

Но своё он взял — к Распутину всегда шла карта. Недалеко от Екатеринбурга, на крупной станции в вагоне появился управляющий казённой губернской палаты — бесцветный человек, как потом записал у себя в блокноте Александр Иванович, с Владимиром на шее; это был важный губернский чин, которому очень хотелось стать губернатором, но без посторонней помощи ему не дано было стать губернатором, — проследовал прямо в купе к Распутину.

   — Честь имею, Григорий Ефимович! — управляющий лихо щёлкнул каблуками хорошо начищенных штиблет. — Зашёл без всяких дел, э-э... просто так... Засвидетельствовать... э-э... своё почтение!

   — Э-э, милый. — Тут Распутина осенило, лицо его посветлело, в зрачках заполыхали, заметались крохотные плоские свечечки, он приподнялся на диване и поманил управляющего к себе пальцем.

Управляющий быстро наклонился, выцветшее лицо его выразило любопытство и интерес.

   — Тут едут господа офицеры, очень неприятные господа, — внятно произнёс Распутин и перешёл на давленый неразборчивый шёпот, потыкал пальцем в сторону купе, где расположились офицеры.

Управляющий резко выпрямился, выкрикнул, не поворачивая головы:

   — Васильченко! — И когда явился высокий, статный, цветущий, так же как и управляющий казённой палатой, с Владимиром на шее чиновник, управляющий приказал ему: — Переписать всех по фамилиям!

В офицерском купе раздался шум, с барабанным звуком лопнула струна на гитаре. Васильченко рявкнул хорошо поставленным басом:

   — Прекратить шум, если не хотите быть арестованы, г-господа офицеры! В-ваши фамилии?

   — По чьему приказу?

   — По приказу господина губернатора!

Офицерское купе затихло, песни там больше не звучали, гитары тоже замолчали, проводник перестал носить туда шампанское — в полку офицеров ожидали неприятности: домашний арест, гауптвахта, понижение по службе — в общем, каждому своё; зато Распутин воспрянул духом, ожил, снова начал ходить по коридору, кормил с руки сушками Эвелину и требовал к себе проводника.

У проводника Распутин и раньше что-нибудь брал, поскольку старые запасы иссякли — распутинский мешок был небездонным, — то ящик с фруктами, то бублики, то буханку чёрного хлеба с воткнутым в горбину ножом, то пару кульков с конфетами. Распутинская свита дружно ела, в окно летели обрывки бумаги, очистки, корки, пустые коробки, конфетные фантики, рассыпались пёстрым слоем по земле. По купе бегала Матрёша, визжала, всех угощала конфетами и яблоками. В офицерском купе ей сказали: «Брысь!», и в это купе она больше не заглядывала.

В Екатеринбурге журналист вышел. Он быстро написал статью и с почтовым проводником передал в Петербург. Статья была напечатана, когда Распутин находился в Покровском.