Вячеслав Кондратьев - Отпуск по ранению
- Я пришел... - стал выдавливать из себя Володька. - Я должен... должен рассказать вам, как все это...
- Не надо, - прервала его она. - Скажите только, захоронили где? Может, после войны удастся на могилу съездить.
И опять ударило Володьку по сердцу. Не может же он сказать, что оставили они Степанова на поле, что еле-еле раненых вытащили, живых, что не до мертвых было, когда немец не переставал разметывать их огнем до тех пор, пока ни одного человека не осталось на поле.
- Я... я не знаю точно. В похоронке должны написать. Ну, - а место, где находились мы, могу назвать. Это от Ржева километров двадцать на северо-запад... Три деревни там - Погорелое, Черново, Усово... За Черново лес большой, там наш передний край проходил. В лесу мы и хоронили.
- В общей могиле, значит?
- Да, в общей... - ответил он, а сам подумал: потому и похоронку не присылают пока, что надо в ней место захоронения указать, а убрали ли с поля убитых или нет? Видно, не убрали еще. Да и как их уберешь? Пробовали. Посылали по четыре человека ночью, а возвращались три. За каждого мертвого по одному живому отдавать приходилось. И оставили. Но и этого не скажешь женщине.
- Надо бы помянуть Василия... Есть у меня пайковая бутылка, да для продажи приготовила... Но ладно уж, - Она медленно поднялась и пошла к буфету.
- Не надо, - быстро остановил ее Володька. - Дети у вас...
- Да, дети... Не обессудьте тогда. - Она вернулась к столу, села. - Ну, вот все... Настоящая я теперь вдова.
- Я все же должен рассказать вам... - начал опять Володька.
- Что? Почему вы живым остались, а он мертвый? Про это хотите? Так я не виню вас... Каждому своя судьба.
- Но я... я виноват. Не послушал его тогда, в том бою...
Женщина подняла голову, прошлась глазами по его лицу, и еле заметная горькая усмешка тронула ее губы.
- Наломали-таки дров?
- Наломал... - опустил глаза он и весь сжался.
Женщина долго молчала, потом, вздохнув, сказала тихо:
- Бог вам судья. Не хочу я ничего знать.
- Но я должен... должен объяснить вам, что по-другому поступить я не мог. Понимаете, не мог!
- Хотите, чтоб полегчало вам? А обо мне подумали? Каково мне будет думать - кабы не этот мальчишка-лейтенант, живым мог остаться муж мой? Этого хотите? Не надо ничего, - устало закончила она и лишь через некоторое время продолжала: - Что ж, возненавидеть мне вас? А вам через несколько дней опять на войну. Нет, не говорите ничего. Одна война во всем виновата. Только скажите: мучился перед смертью Василий?
- Нет.
- Вот это самое главное. Ребятам, наверное, не скажу пока, - в раздумье проговорила она. - Пусть надеются. Скажу, что ранен сильно отец, писать не может... Не проговоритесь, когда уходить будете.
- Да, конечно...
- Ну, ладно, - поднялась она. - Даже не знаю, что и сказать вам. Благодарить за то, что такое известие принесли, как-то слова не выговариваются... Ну, а что зашли, все же хорошо, наверное. Исполнили последний наказ Васин... Отпускаю я вам вину вашу, если и есть она какая. Ну, прощайте, - протянула она руку.
- Спасибо вам, - пожал Володька холодную, безжизненную руку, и вдруг то, что сжимало ему горло все это время, прорвалось - он опустился на стул, закрыл лицо и зарыдал.
Женщина положила ладонь на его вздрагивающее плечо, потом перенесла на голову и стала тихо поглаживать.
- Ну, будет вам, будет... Мальчик вы еще совсем... Ну, будет...
А он, бывший отчаянный ротный лейтенант Володька, не позволивший себе ни единой слезинки на передовой, сейчас не мог совладать с собой и бился в всхлипах, ощущая, как горячие слезы пробивались сквозь пальцы и тяжело падали на стол.
- Ну, будет вам, идите, а то и мне держаться невмочь уже. - Она отвела его руки от лица и взяла за плечо.
Володька поднялся и, пошатываясь, вышел из комнаты. Женщина проводила его по коридору, придерживая за плечо и повторяя:
- Ну, будет вам, будет...
Очнулся он на улице, когда, щелкнув английским замком, закрылась за ним входная дверь. Его еще пошатывало, еще били беззвучные рыдания, но он чувствовал, как с каждым толчком его сердца выбивалась из него та холодная тяжесть, которую носил он все дни отпуска и которая мешала ему ощущать и радость возвращения, и радость свидания с близкими, и радость любви к Тоне...
Он глубоко и как-то свободно вздохнул. Огляделся - золотое закатное небо с медленно поднимающимися лиловыми тенями аэростатов заграждения висело над уже окутанными синей предвечерней дымкой московскими домами...
Когда он добрался до Садовой, было уже около десяти вечера и ехать к Тоне вроде бы поздно, да и хотелось ему сегодня побыть одному. Он подошел к телефону-автомату и набрал Тонин номер.
- Куда ты пропал? Я звоню тебе целый вечер. Приезжай немедленно. - Голос Тони и вправду был измучен. - Что произошло?
Володька, поразившийся женской интуиции, ответил не сразу.
- Ничего не произошло, Тоня. Я сейчас далеко от Зубовской, пока доеду... Я приду к тебе завтра утром.
- Нет, приезжай сейчас. Володька, я прошу тебя - приезжай немедленно, иначе я не знаю, что со мной будет... Слышишь - немедленно.
- Хорошо, Тоня, еду.
Пока троллейбус тащился по Садовой, Володька думал, говорить ли Тоне об отъезде Юльки и о посещении им вдовы Степанова. Но так и не решил...
Тоня, открыв ему дверь, сразу же спросила:
- Что случилось?
- Ничего не случилось. Тоня, - ответил он, опять удивившись женской догадливости.
- Случилось... Я вижу по твоему лицу. Говори, Володька, и не мучай меня.
- Приходила Юля...
- Ну и что?
- Приходила прощаться... Завтра она уезжает на фронт.
- Господи, - упавшим голосом прошептала Тоня. - Ты пойдешь ее провожать?
- Нет, она не хочет... Она уверена, что мы встретимся на фронте.
- Но ты же знал, она рано или поздно должна уехать...
- Да, знал... Принеси воды, пожалуйства, - попросил он.
Тоня принесла воды, которую Володька жадно выпил, и положила руку ему на голову.
- Я понимаю, Володя... Это несколько неожиданно для тебя. Ну ничего, вряд ли их пошлют на передовую. У вас же не было девушек-связисток?
- У нас не было...
- Ты хочешь есть? Сейчас я разогрею консервы... Без тебя я даже этого не могу. За весь день - ни кусочка. - Не дожидаясь Володькиного ответа, она вышла на кухню, а возвратившись, обняла его. - Ты помнишь, когда мы каждый вечер прощались в прихожей, я говорила, что мне страшно того последнего вечера, после которого ты уже не придешь?
- Помню.
- Сейчас у меня нет этого страха... Пока папина часть недалеко от Москвы, он сможет, наверно, посылать тебя в командировки. И твой приезд будет всегда неожиданным - вдруг звонок, и лейтенант Володька появляется на пороге, и я буду умирать от счастья. Ведь здорово?
