Рина Зеленая - Разрозненные страницы
И вот, во избежание подобного случая со мной, у меня всегда было заготовлено три желания, чтобы не растеряться, когда спросят. Желания менялись время от времени, но я всегда помнила о них. Была полная уверенность, что когда-нибудь меня про это обязательно спросит знакомая фея. Но и со мной произошло все так, как полагается в сказке.
Алексей Максимович, сидя рядом со мной, спросил:
— Ну, Рина, скажите-ка мне, что же я могу для вас сделать хорошего?
Спросил так просто, как полагается в сказке: ну, говори, какие у тебя три желания?
И тут я, не нарушая законов сказки, сказала, как простодушная сказочная дурочка, что у меня все хорошо, лучше быть не может, ничего мне не надо. А как раз в это время было много непреодолимо ужасного: театр выгоняли из Дома печати, и пока еще не было нового помещения, и надо было, чтобы кто-нибудь заступился, замолвил словечко; мы с мамой и сестрой ютились в какой-то полуподвальной комнатенке; а еще были временные затруднения с едой, в магазине нечего было купить, все шли в торгсин, сдавали разное серебро или золото и получали талоны на продукты, а у нашей мамы ничего быть не могло.
Но в эту минуту я забыла обо всем, все казалось необыкновенно прекрасным: я сижу рядом с Горьким, могу дотронуться до него рукой. Чего еще можно хотеть? О чем просить? Все будет хорошо, и так все обойдется.
Когда я уходила — Крючков вез меня домой, — Алексей Максимович сказал мне, что удивлен моей смелой идеей: со сцены рассказывать взрослым о детях, что на это еще никто не решался — говорить от лица ребенка так, чтобы зрительный зал поверил. Еще он сказал: «Когда искусство, показывая жизнь, вносит в нее каплю вымысла, оно делает изображаемое более правдивым, чем сама жизнь».
Судьба позволила мне еще несколько раз встречаться с Алексеем Максимовичем. Я бывала в доме на Малой Никитской (сейчас улица Качалова, а Качалов тогда шел по Тверской, которая еще не была улицей Горького; он шел, выделяясь среди толпы, и люди оборачивались на это создание природы, на высокую его, статную фигуру, гордую голову с добрыми глазами, в которые хотелось смотреть, чтобы понять, как он думает о тебе, обо всем; Качалов шел в свой Брюсовский переулок — переулок назвали именем Брюса, сподвижника Петра, теперь этот переулок стал улицей Неждановой, во-первых, а во-вторых, мне никогда не понять, почему нужно называть переулок улицей и зачем).
А Горькие жили, значит, на Малой Никитской, угол Гранатного переулка (сейчас улица Щусева). Этот удивительно красивый особняк (архитектор Шехтель, тот, что делал здание Художественного театра) был предоставлен Алексею Максимовичу. Особняк и его интерьеры я рассматривала всегда с неослабевающим интересом: и комнаты, и знаменитую лестницу на второй этаж.
Здесь жила большая семья Пешковых: и Максим, и Надежда Алексеевна, и их дочери Марфа и Дарья, и медсестра Липочка, всю жизнь находившаяся при Алексее Максимовиче, и Соловей — художник Ракитский.
В громадной столовой — бесконечно длинный стол, за которым могло поместиться человек сто. Здесь по праздникам, особенно в день именин Надежды Алексеевны, собиралась масса народу. «Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья» — знаменитый день 30 сентября праздновали все во всех уголках и закоулках Москвы. А цветы тогда продавали на всех углах страшно дешево. Ими торговали старички и старушки, которые выращивали эти цветы на своих крохотных участочках. И каждый человек за три тогдашних рубля (сегодня — тридцать копеек) мог купить и розы, и ромашки, и георгины, и левкои, и махровые астры — сколько мог унести. Запрет на старичков и старушек произошел, по-моему, в 50-е годы, и цветы переехали только в киоски, всегда полупустые, со злыми дамами — продавщицами-девушками. Сейчас жалко смотреть на мужчин, которые стоят больше часа в очереди, чтобы «получить» три дохлых гвоздики — из них одна обязательно сломана, — но зато они завернуты в целлофан, как селедка. Верю, что вновь цветы будут продавать в Москве на всех углах, кто только захочет, как в Одессе, Ростове, Сочи и других городах Союза.
30 сентября масса людей бывала у Пешковых за длинным, великолепно убранным столом. Екатерина Павловна, Надежда Алексеевна и Липочка — тоже член семьи — умело и красиво не только готовили все пироги, и пирожки, и печенья, и соленья, но еще и стол накрывали так, что он являл собою воплощение праздника, вкуса и изобилия. Восхищались все: и Самуил Яковлевич Маршак, и Всеволод Иванов, и старые большевики, и молодой Ираклий Андроников.
Мне казалось, что всем так же весело, как и мне. И за огромным, необычной формы окном (модерн начала века) в саду сиял первым осенним золотом сентябрь. Это в центре Москвы — сад. (Наверное, он и сейчас есть, я так думаю — давно не была, там сейчас музей А. М. Горького. В доме нет никого из тех, кто жил в нем тогда, даже Марфа и Дарья с детьми переехали на новые квартиры.)
Как создавался «Подкидыш»
Трудно сейчас вспомнить, как все это было. Но я постараюсь. Оба автора в своей творческой работе были постоянно связаны с детьми: Агния Барто писала стихи для детей, Рина Зеленая рассказывала со сцены о детях и для детей. Тогда таких фильмов, особенно комедий, было мало. И вот авторы решительно сели за письменный стол. (О творческом процессе, в котором участвуют два автора, не говорю ни слова, не смея соперничать с блестящим описанием подобной ситуации. См. И. Ильф и Е. Петров.)
Сценариев ни я, ни Барто до этого не писали, как это делается, не знали, может быть, поэтому мы ничего не боялись и нас не пугали никакие трудности. Больше того, просидев достаточно долго, мы даже закончили работу И вот сценарий лежит на столе у главного редактора «Мосфильма».
— А где ваш договор? — спросил он строго.
Авторы стали смущенно оправдываться. Они даже не подозревали, что без договоров сценариев не бывает. Но на этот раз — то ли редактор растерялся, то ли «Подкидыш» ему понравился — сценарий был принят в первом варианте, и даже без единой поправки. Больше того, картину скоро запустили в производство.
Когда мы писали сценарий, было твердо решено, что роли взрослых должны исполнять самые замечательные актеры. Например, я предложила Ростислава Плятта и Фаину Раневскую, моих любимых актеров, хотя они еще ни разу до тех пор не снимались в кино. Это было, конечно, наивно с нашей стороны воображать, что они согласятся сниматься и что роли им непременно понравятся. Но произошло чудо. Р. Плятт немедленно и с радостью согласился играть роль трогательного холостяка, мечтавшего усыновить подкидыша. Ф. Раневская, которую экран пока еще ничем не прельстил, из дружеских чувств к авторам милостиво согласилась сниматься. Молодой режиссер Т. Лукашевич, уже имевшая за плечами несколько картин, одобрила и сценарий, и предложенных нами актеров.
