Василий Болдырев - Директория. Колчак. Интервенты
Еще раз поздравил сербов и поцеловал ближайшего ко мне стоявшего в строю их солдата – это, кажется, имело наибольший успех.
На обратном пути население устроило овацию. В 3 часа был на банкете сербов. Там читал лекцию профессор Малевич о «Великой Сербии». Затем легкая закуска с чудным хором сербских офицеров. В честь России и меня исполнили «Многая лета».
Прекрасную речь произнес Пишон, указавший, что «Россия первая выступила на защиту Сербии, а Франция всегда с Россией». Речь имела бурный успех. Шумно приветствовались и мои слова в ответ Пишону: «Если Россия первая пошла на поддержку гибнущей Сербии, то теперь Франция первая шлет свои доблестные батальоны на наш боевой фронт».
Проводили с банкета овацией.
В вагоне принимал продовольственную комиссию Приуралья, городских представителей Челябинска, представителя министерства продовольствия, вице-директора общей канцелярии министерства финансов и др. Говорили о необходимости поднятия авторитета гражданской власти, о заготовке хлеба (до 200 000 пудов) для отправления на помощь Европейской России вслед за продвижением армии к Волге.
Послал телеграмму Дутову о возвращении милиции Челябинского и других уездов в распоряжение гражданских властей.
Послал директиву о возвращении из Екатеринбурга 7-й Уральской дивизии на Уфимской фронт к своему корпусу, о переброске бригады 61-й дивизии этого корпуса к Уфе по железной дороге и другой бригады на повозках – к Оренбургу.
В 11 часов выехал дальше в Уфу.
Уфа. 18 ноября113
Прибыл в Уфу. На вокзале почетный караул: рота чехов и наш ординарческий взвод с трубачами. Слушал доклады: особоуполномоченного Знаменского, генерала Войцеховского – командующего Уфимской группой войск, и членов Совета уполномоченных.
Обедал в штабе группы, где присутствовал и весь Совет уполномоченных ведомствами. Откровенно говоря, эта комбинация несколько стесняла меня, и я был очень сдержан в беседе.
Среди обеда меня вызвали к прямому проводу из Челябинска: члены чешского Национального совета, доктор Патейдо и Свобода, сообщили: «Сегодня получили телеграмму из Омска от нашего уполномоченного, что ночью 18/XI арестованы члены Директории Авксентьев, Зензинов и помощник министра внутренних дел Роговский офицерами отряда Красильникова, который сам отрицает издание этого приказа. Добавляем, что, по слухам, говорится в Омске о военной диктатуре». Они интересовались моим мнением, как Главковерха и члена Директории. Я наскоро ответил, что решение одно – немедленно освободить арестованных, разоружить Красильникова и предать суду виновных. Точно я не знал еще, какова в этих событиях роль Колчака, Матковского и Розанова.
Приказав вызвать к аппарату Розанова, я вернулся к обедавшим. Ничего никому не сказал и с тревогой в душе принужден был вести любезную беседу и благодарить хозяев. Обед был простой, солдатский. Настроение – трудноскрываемая тревога. На большинстве лиц я читал готовность к борьбе и поддержке, но… не бросил искры в этот готовый к вспышке костер.
Вошел в аппаратную. Со мной хотел говорить уполномоченный Чехо-Совета – д-р Влашек (из Челябинска). Он сообщил, что события в Омске стали известны им от их омского уполномоченного и от адмирала Колчака, который имел уже разговор с генералом Сыровым и с ним – Влашеком, причем сообщил им обоим, что никак не может войти в связь со мной[24].
Вместе с тем он предложил Сыровому принять некоторые политические меры внутреннего характера[25], на что Сыровый ответил, что не считает себя вправе принимать такие меры, так как пока положение на фронте не осложняется внутренними партийными распрями, и что, во всяком случае, в отношении тех или иных внутренних мер должен считаться с мнением других союзников.
Влашек от себя добавлял, что «революционный путь, которым прошло перестроение центральной правительственной власти, создает на нашем союзном фронте чрезвычайно трудную обстановку, о чем я буду считать себя обязанным сообщить в Омск, так как затрудняюсь нести дальше мои функции в современных союзных рядах, если какими-либо путями в Омске не будет установлено соглашение с союзниками»…
У аппарата (из Омска) ждал генерал Матковский. На мой вопрос, каким образом были допущены аресты и «почему о столь важных событиях мне не было доложено в течение полутора суток», Матковский сообщил: «Сегодня в половине четвертого наштаверх генерал Розанов сообщил мне по телефону, что, по переданным ему сведениям, арестованы министр Авксентьев, Зензинов и тов. министра Роговский. По проверке этих сведений подтвердилось, что эти лица были арестованы, но где – неизвестно. На квартире Авксентьева был произведен обыск, но его самого в квартире не оказалось… Совет министров, собравшись в 8 часов, после долгого обсуждения создавшегося положения, постановил, что вся власть перешла к совету министров, а последний, ввиду тяжелого положения страны, временно передал осуществление власти адмиралу Колчаку»[26].
Матковский добавил, что «для розыска арестованных выслана контрразведка, арест произведен неизвестными лицами в военной форме»114.
Два дня тому назад перед моим отъездом Матковский уверял, что в Омске все будет спокойно, имел поручение лично переговорить по вопросу о безопасности с Н.Д. Авксентьевым. Он и теперь на мое приказание принять меры к розыску арестованных и виновников ареста, а также пригласить к аппарату Розанова, Колчака и Вологодского ответил: «Сейчас будет исполнено» – ждал, за кем останется победа[27].
Подошедший к аппарату Розанов в общем повторил сообщенное Матковским, только в более определенной форме, добавив, что «Директория признана ликвидированной, в городе спокойно, в войсках тоже».
Я задал вопрос Розанову: «Какое мнение председателя совета министров (Вологодского) и члена правительства Виноградова? Они тоже признали постановление совета министров? Какое мнение союзных представителей по поводу совершившихся событий?»
Розанов ответил: «Оба члена правительства признали принятый выход неизбежным. П.В. Вологодский остался председателем совета министров. О В.А. Виноградове вопрос остался открытым, так как, признавая неизбежность факта, он считает для себя невозможным оставаться в Директории. Вопрос о союзниках открыт – еще не было возможности его разрешить».
Доклад Розанова был сух, касался только официальных сведений, он даже предупредил, что «все частные телеграммы запрещены и подробности доложу лично».
Мой ближайший сотрудник, облеченный полным моим доверием, говорил уже от имени другой власти: он выполнял поручения Колчака. Стало совершенно ясным, что и Розанов впутан в игру и в значительной степени предал меня и Директорию.
Лучше всех, конечно, поступил П.В. Вологодский: он длительно предавал Директорию, санкционировал насилие группы офицеров над своими сочленами и… остался на своем прежнем посту председателя совета министров. Он даже для приличия не сделал перерыва в своей «работе» и поощрил Колчака производством в полные адмиралы! Впрочем, мне говорили, что он плакал, отказывался, хотел уйти.
Я вызвал генерала Дитерихса, который сообщил, что чехи (исключая Гайду) и их Национальный совет против переворота и поддерживать новую власть не будут. Он подтвердил сообщенное мне Влашеком, что вновь произведенный в полные адмиралы Колчак предложил Сыровому выполнить некоторые меры внутренней политики в отношении эсеров.
Иллюзий больше не оставалось. Война или уход от власти – других путей не было.
Я послал телеграмму Каппелю, поздравил его генералом. Это исключение в отношении чинов я обеспечил согласием правительства – и с горечью должен был отказаться от поездки в его отряд, где меня так ждали.
Надо было ехать в Челябинск. Без предварительного переговора с чехами (Сыровый и Нац. совет) я в тех условиях не мог принять крайних мер, то есть объявить себя единственной законной властью и бунтовщиками Колчака и омский совет министров. Для меня было совершенно ясно содействие Колчаку со стороны англичан (Нокс, Родзянко, Уорд) и благожелательное сочувствие французов. Осуществленная Омском идея военной диктатуры пользовалась сочувствием большинства офицеров, буржуазии и даже части сильно поправевших демократических групп.
Активная часть омского гарнизона, тесно связанная с Михайловым, конечно, была подготовлена. Академики, руководимые Андогским, подготовили почву в самой Ставке, глава которой, генерал Розанов, повис между двух стульев.
В сложившихся условиях восстановление прав пострадавших Авксентьева и Зензинова силой не было бы популярным, оно невольно связывало бы меня и с черновской группой, к которой я сам лично относился отрицательно.
Как ни ничтожны были по моральному весу группы, совершившие переворот, они требовали определенной вооруженной силы для их ликвидации и за время моего продвижения к Омску могли значительно окрепнуть, просто подгоняемые чувством самосохранения.
