Юрий Ерзинкян - Невыдуманные истории. Веселые страницы из невеселого дневника кинорежиссера

С помощью локтей, мы протиснулись к стойке. Буфетчик, не глядя, протянул нам по пол-литровой банке мутного, горьковато-сладкого портвейна.

Барнет был в восторге, после «безалкогольной» Москвы

он вдруг оказался в «портвейновом раю».

… Опорожнив очередную банку портвейна, Эдик Исабе-кян заспорил с пьяным соседом. Сосед, недолго думая, «врезал» банкой Эдику в скулу. Эдик взвыл от боли. По лицу его растеклись струйки крови, смешиваясь с портвейном. Завязалась пьяная драка.

Барнет не спеша снял плащ, шляпу, отложил в сторону трость. В «боксерской стойке» нанес «смутьянам» нокаутные удары. Трое верзил, словно мешки набитые песком, грохнулись на грязный, прогнивший пол, перепуганные «дружки» кинулись врассыпную.

Борис Васильевич вышел на улицу, разыскал милиционера.

– Вот тут, эти… подонки… Пришлось утихомирить… – Барнет кивнул на верзил.

Блюститель порядка мгновенно проникся уважением к «мощному режиссеру», выволок парней и, с помощью восхищенных зевак, погрузил их на патрульный «Джипп».

* * *

Каждую неделю Борис Васильевич устраивал у себя «литературные пятницы». На этих «пятницах» мы впервые услышали о Гумилеве, Цветаевой, Мандельштаме. Услышали об Исааке Бабеле.

Долгие вечера Борис Васильевич читал нам, своим картавым басом, стихи удивительных поэтов, рукописи одесских

рассказов Бабеля. Рукописи замечательного писателя он свято хранил, в надежде на «лучшие времена»…

Читал нам Барнет эти откровения в годы, когда даже само упоминание этих имен могло навлечь беду.

Как-то, прощаясь, Борис Васильевич, не глядя на нас, сказал:

– Друзья, я понимаю, чем грозят эти чтения… стоит ко-му-либо из вас… из нас…

Барнет помолчал.

– Пусть будет, что будет… но вы должны знать… Обязаны знать, что существовало подобное чудо – оклеветанное, оплеванное, упрятанное за решетку…

* * *

На роль лейтенанта Христофорова Барнет пригласил Бориса Андреева. Снимался тогда Борис в Батуми, в фильме режиссера Мачерета – «Я – черноморец».

Несмотря на согласие Андреев все не приезжал. Не отвечал и на настойчивые телеграммы. Барнет стал подумывать о замене. И тогда, к всеобщей радости, от Андреева пришла телеграмма:

«Вылетаю сегодня тбилисским зпт встречайте тчк Борис».

Барнет, будучи хорошо знаком с «образом жизни» артиста, приволок в гостиницу бочонок с мутно-рыжим портвейном, запасся виноградным самогоном, которым бойко торговал швейцар «Интуриста» – «профессор Кероб».

Борис приехал не один, с женой Галей и дочкой Галишкой.

Против обыкновения он был мрачен и неразговорчив. Не прикоснулся ни к портвейну, ни к водке. Что вызывало крайнее удивление и «паническую озабоченность» Барнета.

На наши вопросы Борис не отвечал, упрямо отмалчивался. При этом бормотал себе под нос что-то невнятное, похожее на молитву…

На пятый день, уступив нашим уговорам, Борис рассказал, что приключилось с ним в Батуми:

– Встретили меня торжественно, всей подвыпившей съемочной группой. Сокрушались, что опоздал, съемки, мол, задерживаются …

Поселили в пустующей гостинице на окраине Батуми, вблизи городского кладбища. Снабдили водкой и… напрочь забыли о моем существовании. Поначалу я был рад этому. Отоспался. Потом… запил. Пил в одиночестве. Остервенело. Без закуски (откуда ей взяться?).

Три дня и три ночи блаженствовал. Дорвался до «бесконтрольности» (Галя осталась в Тбилиси) и… водки.

Четвертой ночью мне почудилось, что кто-то зовет о помощи. Крик, как мне показалось, доносился с кладбища.

Я тут же «догадался» – по ошибке похоронили живого. Заснул, несчастный, летаргическим сном, а родные решили – помер… А тот проснулся и, понятно, вопит благим матом…

Опрокинул я, для храбрости, стакан водки и на кладбище.

Бежал, как очумелый, разбрызгивая лужи, увязая в грязи – вторые сутки, не переставая, шел проливной дождь.

На кладбище я разыскал свежую могилу. Прижался ухом к мокрой насыпи и «услышал» сдавленный стон.

Разыскал кирку, лопату и стал лихорадочно откапывать «заживо погребенного». Копал, пока не свалился на откопанный краешек гроба и заснул тяжким, беспокойным сном.

Очнулся от ощущения, что тону, захлебываюсь.

В могилу, мутным потоком, устремились ливневые дожди, заполняя ее до краев. Отчаянно ныла грудь – меня придавило крышкой гроба. Рядом «плескалась» старушка-покойница.

Нечеловеческими усилиями я выбрался из могилы, и…

Утром меня, мечущегося в белой горячке, увезли в «психушку». К счастью, как это случалось и раньше, я скоро «отошел»…

Вот и вся история, грустно улыбнувшись, закончил свой невеселый рассказ Борис.

* * *

Ростов встретил нас зловещей тишинои комендантского часа, леденящим светом маскировок, отсутствием тепла, еды и… водки.

Последнее особенно огорчало Барнета.

И вот, однажды, к своей неописуемой радости, Борис Васильевич обнаружил в аптеке на Буденовском довоенные залежи «Пантокрина».

По утверждению инструкции, несколько капель этого чудодейственного препарата способны избавить «от половой слабости и сексуального безразличия».

Конечно же не эти свойства препарата привели в восторг Барнета, а то, что настоен он был на чистом спирту.

Борис Васильевич приволок в гостиницу несколко ящиков «Пантокрина». Пили мы, тогда молодые здоровые парни, эту дьявольскую микстуру по несколько флаконов в день.

Нетрудно представить, что следовало за этим…

* * *

Это была первая «забегаловка» в освобожденном Ростове. В ней согласно объявлению, нацарапанному на сером, с кусочками древесины, картоне, можно было получить «сто граммов в одни руки».

К наспех сколоченной будке, с небольшим, зияющим чернотой, отверстием тянулась длинная, раскачивающаяся из стороны в сторону, шумногалдяшая, пьяная очередь. Опрокинув стопку, очередной охотник «надраться» тут же пристраивался к концу очереди…

Как-то после съемки мы с Барнетом оказались у «забегаловки». Выпив положенные сто граммов, Барнет потянулся к карману. Под плащом блеснули «Железные кресты» (Барнет снимался в своем фильме в роли фашистского генерала – Бальца).

«Кресты» не ускользнули от внимания «бдительного» будочника. Он дружески подмигнул Борису Васильевичу и, бесцеремонно захлопнув дверцу отверстая перед самым носом очередного «жаждущего», пригласил нас в кишку-подсобку.

– Вижу вы люди хорошие, – сказал он, ставя на стол зеленую бутылку с невзрачной этикеткой и редкостную в те времена закуску – соленый, дурно пахнущий огурец.

Будочник выскользнул из подсобки и… запер нас на замок. Будучи в полной уверенности, что «застукал важную птицу» (тогда такое случалось нередко), он помчался в комендатуру-