Моисей Лесман - Тайна трех архивов

Шли дни, месяцы, годы. Время от времени я проверял расставленные мною посты в хранилищах, в магазинах… Нет! В Ленинграде на поверхности книжного моря ничего не всплывало. Встречая москвичей и бывая сам в Москве, я пытался выяснить, не слышно ли там чего-нибудь о появлении «моих имен».

Да, была авторская надпись Гумилева на книге, да, предлагалась записка Ахматовой, но все это и отдаленно не напоминало те драгоценные пласты, к которым однажды я прикоснулся.

Нередко я встречал на Литейном Леонида Ивановича Рокка, но никогда ни словом не напоминал ему о его знакомой, которую он однажды, лет пять тому назад, направил ко мне.

И все же…

И все же, однажды, на Литейном встретив Рокка, я предложил ему посидеть на скамеечке, стоявшей в округлом углублении ограды Куйбышевской больницы. О чем говорят собиратели книг в теплый весенний день, встретившись на проспекте ленинградских букинистов?..

Кто бы мог подумать, глядя на одного из двух мирно сидящих, внимательно слушающего своего собеседника, какая сейчас буря в его душе!

«Аустерлиц или Ватерлоо?» Пять лет ожидания, готовность кошки, сидящей у мышиной норы… Победа или поражение?..

В рассказе Рокка о его сегодняшней покупке пауза и равнодушным голосом заданный мною вопрос: «А как поживает ваша знакомая?» — «Какая знакомая?» — «Ну, та, что была у меня с рукописями?» — «А, Нина Семеновна? Все так же. Кажется, так ничего и не продала».

Так!!! Мышь в когтях у кота! Вот он, Аустерлиц! Имя, имя у меня! И ты, Яго, мне больше не нужен!

Как золотоискатель на найденном им участке ставит знак, обозначающий, что все золото здесь принадлежит ему, так я на переплете книги, что лежит у меня в портфеле, прыгающим почерком незаметно записываю: «Нина Семеновна».

Неожиданно вспомнив о каком-то неотложном деле, стремглав убегаю, бросив недоумевающего Рокка.

«Нина Семеновна!» — стократно повторяю про себя и, только оказавшись в Шереметевском садике, что расположен за «Академкнигой», несколько прихожу в себя. «Нина Семеновна! Нина Семеновна!» — повторяю я снова и снова. И постепенно, капля за каплей просачивается мне в сознание одна скверная мыслишка: «Да, ты знаешь ее имя… Ты знаешь имя владелицы клада… А что это тебе дает? Где клад? Клад-то где?!!»

Понемногу возбуждение, охватившее меня, проходит. Как бы в дремоте я вспоминаю Нину Семеновну, первую встречу с Леонидом Ивановичем, его отказ назвать мне имя, принятое мною решение ждать! Ждать, пока Рокк все позабудет и, быть может, проговорится…

И вот я дождался, Рокк назвал мне имя.

Но приблизило ли меня блестящее выполнение много лет назад рассчитанного мною плана к достижению цели? Нет! И еще раз нет!

Снова ждать! И снова неустанно следить так, как я следил все предыдущие годы, — где и как проявится Нина Семеновна (я теперь знал ее имя) со своими богатствами.

И снова пошли годы ожидания.

Во второй половине 50-х годов я стал бывать у Анны Андреевны Ахматовой. Может быть, когда-нибудь мне удастся рассказать вам о встречах с нею; сегодня я расскажу только о тех встречах и беседах с Анной Андреевной, которые связаны с историей моих поисков материалов трех архивов.

В мемуарной литературе, в воспоминаниях об А. А. Ахматовой нам часто приходится читать о том, что у нее не было библиотеки в том смысле, как мы это понимаем. Шкаф, стеллажи или полки с книгами не закрывали стен ее комнаты — книги, в небольшом количестве, лежали на столике, на стульях, в старинном небольшом железном сундучке. Она не проявляла активно своего иронического отношения к моей деятельности коллекционера, но я легко угадывал это отношение. Только однажды она позволила себе откровенно посмеяться надо мной.

Как-то в разговоре с ней я заметил, что у меня есть все издания книг Гумилева. «Одной у вас нет», — сказала Анна Андреевна. «Вряд ли», — скептически отозвался я. Анна Андреевна бросила на меня мимолетный взгляд — впрочем, достаточно выразительный, чтобы я понял, что если она что-нибудь утверждает, то сомневаться, а тем более вслух выражать свое сомнение в ее словах — не следует.

Тяжело поднявшись со своего стула и отойдя на два шага в сторону, она с трудом наклонилась над своим старинным железным сундучком и медленно стала извлекать из груды каких-то книг и бумаг небольшую книгу в сиреневой обложке. Книга еще и наполовину не появилась на свет, как я быстро проговорил: «„Романтические цветы“, Париж, 1908 год. У меня есть!». Ничего не говоря, Анна Андреевна положила книгу передо мной, повернув обложку. На шмуцтитуле было написано: «Невесте моей Анне Андреевне Горенко» и подпись автора книги. «Да, этого у меня нет», — растерянный, признался я.

Далеко не ко всем книгам так бережно относилась Анна Андреевна, как к этой, с надписью, ей посвященной.

У меня на полке стоит томик Блока с автографом знаменитого его стихотворения, посвященного Ахматовой, «Красота страшна…» и т. д. Я получил ее в магазине после того, как книга была предложена Анне Андреевне и та отказалась купить ее.

Однажды Анна Андреевна получила книгу, присланную ей одним известным писателем, с удивительно почтительным и, я бы сказал, восторженным посвящением. Я выразил свое восхищение надписью на книге. «Вам нравится?» — спросила Анна Андреевна. Я снова рассыпался фейерверком в похвалах автору. «Возьмите себе», — прервала меня Анна Андреевна. «То есть как?..» — ошеломленный, спросил я. «Книга не нужна мне», — сказала Анна Андреевна.

Я рассказываю эти книжные эпизоды, чтобы показать, как чужды были Ахматовой мои коллекционерские увлечения, и как все же книга, хотя и в другом аспекте, составляла главную тему ее интересов, ее жизни.

Что являлось основной темой наших бесед с Анной Андреевной? Разумеется, литература. С чего бы мы ни начинали разговор, удержаться на мелких вопросах быта, сиюминутных интересах и даже на наших болезнях (тема увлекательная для пожилых людей) мы не могли, — все равно очень скоро мы приходили к основному: к литературе, к творчеству тех или других писателей, к ее книгам, к истории их возникновения и т. д.

Однажды Анна Андреевна рассказала мне историю гибели своего архива. Перед войной 41-го года она отдала его, добавив материалы архивов Гумилева и Мандельштама, одному человеку на хранение. Вскоре началась война, человек этот был мобилизован и вскоре погиб на фронте. Вдова его сообщила Анне Андреевне, что все бумаги погибли. Ахматова ни на минуту не поверила этому и в своем рассказе весьма энергичными эпитетами награждала «воровку» (это определение было не самым резким…).

Разумеется, я тотчас подумал, что фамилия и адрес «Нины Семеновны» пришли, наконец, ко мне в руки.