Юрий Софиев - Синий дым
VI. «О, романтические дали…»
Барону Анатолию Дистерло
О, романтические далиУже неповторимых дней.Мы в восемнадцать лет седлалиСтроптивых рыцарских коней.
Мой друг! И ты был легкомыслен.По хуторам — сирень цвела.Не убирали со столаЛафит и кисловатый рислинг.
Уверенно гремели пушкиПо Малороссии твоей.И чернобровые хохлушкиПоили наших лошадей.
А то, забыв дневные бедыИ вытянувшись на рядне,Ведём, не помня о войне,Ночные долгие беседы.
Теперь от этих трудных дней,И от того, что после было,От мёртвых и живых друзейОсвободиться мы не в силах.
И я коплю, как алчный рыцарь,Богатство этих страшных лет.А нашей юности стыдитьсяУ нас с тобой причины нет.
1927.ПАМЯТИ ОТЦА
I. «Осёдланных коней подводят рядом…»
Осёдланных коней подводят рядом.Осмотришь тщательно и быстро всё.Коня огладишь — покосится взглядом.В галоп! И к батареям конь несёт.
Ещё сентябрь ярок, и вдалиВся в золоте осенняя долина,И солнечные шапки георгинаНа белых хуторах не отцвели.
Ещё плывёт дымок чужой шрапнели,Ещё шумит густой российский лес,И на твоей простреленной шинелиПростой эмалевый белеет крест.
1934.II. «Медленно падали жёлтые листья дубов…»
Медленно падали жёлтые листья дубов.Южная осень плыла синевою над нами.Кони хлестали хвостами больших оводовИ головами мотали, стуча мундштуками.
Сзади тянулись орудья твоих батарей,Жирною пылью солдатские лица серели…Над непокорною, трудною жизнью твоейВечно подковы о камень дорожный звенели.
С маленьким циркулем, в огненном страшном аду,С Цейсом у глаз и с «трёхверстной» зелёною картой…Что ты припомнил на койке больничной в бреду:Гул канонады, семью иль кадетскую парту?
Вот облетают каштаны последней весны.С этой весною уходишь и ты без возврата.Горе изгнанья и подвиг высокий солдатаЗдесь на земле тебе были судьбою даны.
1934.III. «И страшный стук земли о крышку гроба…»
И страшный стук земли о крышку гроба,Рабочие, священник и друзья,И то, что мы переживали оба…Я знаю — этого забыть нельзя.
На что теперь тебе моя забота,Мои цветы, отчаянье и стыд,И этот взрослый — тайный — плач навзрыд,Ночные ледяные капли пота.
Осенний запах вянущих цветов.Всё кончено и всё непоправимо.Так раскрывает смерть неумолимоПоследний смысл простых и страшных слов.
1934.IV. «Так с тех пор до конца, до могилы…»
Моей матери
«Провожать тебя я выйду,Ты махнёшь рукой…»
М.Лермонтов
Так с тех пор до конца, до могилы,Этот воздух широких полей,Этот брошенный дом. — Брат мой милый,Оседлаем скорее коней!
И над вздыбленными городами,И над горьким костром деревеньТолько брезжил, вставая над нами,Наш высокий, наш трудный день.
Жить иначе нет веры, нет силы.Не щади себя, не жалей!Это ты мою жизнь осветилаКолыбельною песней твоей.
Реял сумрак кровавый над нами,Безнадежно клоня на ущерб.Умирали за белое знамя.Умирали за молот и серп.
Годы и камни
Илье Голенищеву-Кутузову[1]
Не знаю где, но это было, было…И в те отягощённые годаБежала варварская кровь по жилам,Соборы строились и города.
И нет, не романтическая шпага,Не рыцарей блистательный турнир, —Но ясен образ мастера и мага,Творящего ещё не бывший мир.
И он, неведомый и безымянный,Упрямою и крепкою рукойПреображает хаос первозданныйВ геометрически послушный строй…
Ещё пожара потушить не могут,Не всколыхнулась ночь, метёт метель,А мы уже выходим на дорогу,Упрямолобых мастеров артель.
1930.«Весь этот хлам — осадок дней…»
Алексею Дуракову[2]
Весь этот хлам — осадок дней —Дневник, стихи, листки альбомаНайдёт среди других вещейМой любознательный потомок.
Разобранные взяв бумаги,Он скажет: «Дед мой, эмигрант…»И собеседника стаканВесёлою наполнит влагой.
О странствиях и о сраженьяхРечь поведётся за столом.Расплещется воображенье,Разгорячённое вином.
Кивком укажет на архив,Подвинет пепельницу ближе,И скажет: «Дед писал стихиИ прожил много лет в Париже…»
1928.«О, времени внезапный лёт!..»
О, времени внезапный лёт!Летит, летит за стрелкой медной,А пастушок свирель берётК губам фарфоровым и бледным.
На полках крашеных, добротных,На этажерке, на столе,В тяжёлых, прочных переплётах, —Свидетели давнишних лет.
И пожелтевшая бумагаБлагоуханно шелестит.Вот Нельсон — адмирал со шпагой,Вот Бонапарт у пирамид.
Единственный во всей вселеннойПейзаж неповторимых крыш,И Александр БлагословенныйВступает в трепетный Париж.
А вот мой дед, майор уланский,Со Скобелевым говорит,А по дороге СамаркандскойУсталый ослик семенит.
И мёртвых нет. Одни живые.Там, в бездне отшумевших дней,Горят огни сторожевыеНесытой памяти моей.
1929.«Я с детства странствиями окрылён…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
