Лея Трахтман-Палхан - Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

Бабушка Ента осталась вдовой с семью сыновьями. Залман учился в доме раввина, а у других были частные учителя. В детстве меня называли бабушкой Ентой из-за моего курносого носа. Бабушка, по маминым рассказам, была энергичной женщиной, прямой и справедливой, но вспыльчивой. Дети вызвали ее в Америку, где она и умерла. Дом бабушки Енты стоял в местечке на холме. Просторная площадка перед ее домом высыхала ранней весной и была любимым местом детских игр. Ее длинный, окрашенный в светло-желтый цвет дом был одноэтажным, как и все в местечке. Я не помню двухэтажных домов ни в Соколивке, ни в Кенеле. В его правой части жила бабушка, а в левой – дядя Мотл с семьей. Он был уважаемым человеком, преуспевающим торговцем рыбой. Я помню его серьезное лицо с черной бородой. Мой отец был светловолосым с рыжей бородой. Мои сестры Това и Сара похожи на отца. В моей памяти сохранилось лишь одно воспоминание о доме дяди Мотла – Това, дядя и я сидим на балконе его дома, застекленном цветными стеклами, и пьем чай из японских или китайских чашек. Помнится мне, что во время погромов говорили взрослые: «Ведь Мотл говорил нам не радоваться революции, предупреждал, что будут еврейские погромы, убеждал не участвовать в манифестациях». Я помню, что, когда в местечке узнали о свержении царя, все жители вышли на улицу с красными цветами и красными шелковыми лентами в петлицах. Мне было тогда всего три года и три месяца. И прав ведь был дядя Мотл. Он помнил погромы, сопровождавшие революцию 1905 года.

Дом бабушки прилегал к дороге, ведущей на Кенеле, находившуюся в пяти верстах от Соколивки. Дома дяди Залмана и дяди Шнеера были с другой стороны дороги. Помню бабушку, сидящую на завалинке и вяжущую щетки для побелки. Рассказывают, что после смерти деда она содержала семью благодаря этой работе. Дома в местечке белили внутри и снаружи белой глиной, коричневой глиной мазали полы в канун субботы. Такой пол был у дяди Хаима. В двух предыдущих квартирах пол был дощатым. В день, когда мазали пол глиной, нам, детям, разрешали заходить в дом после того, как пол высыхал. Такой пол я увидела после Второй мировой войны в Бессарабии в городе Когуле.

Была еще родственница в местечке – тетя нашей мамы. Она жила на берегу реки около моста, по которому проходила дорога на Умань. Мы купались в этой реке. Вода в ней казалась зеленой от отражения деревьев и кустов, что росли вокруг. И помнится мне приятный аромат чистой речной воды. Дом тети был построен на холме над рекой, за ним рос фруктовый сад, а перед ним стояли новые повозки, которые, по-видимому, изготовлял ее муж. Тетя была очень гостеприимная.

В местечке жила семья моего дяди Хаима, который эмигрировал в Америку до Первой мировой войны. Его жена умерла во время погромов, о его детях я расскажу в дальнейшем. В его доме мы жили в последний период нашего пребывания в местечке. Недавно нас навестили две его внучки из Америки в возрасте 58 и 60 лет, дети старшей дочери Хаима, которую я хорошо помню.

В семье деда Биньямина остались тогда дома Мордехай и Юда, а из дочерей Ривка и Ада. Его дочь Хана была уже в Аргентине, а моя мать вышла замуж. Мои дедушка и бабушка развелись после гибели их младшего сына, упавшего с лошади. В детстве меня беспокоил вопрос: «Почему они развелись?» Мама отвечала мне, что дедушка считал: Бог наказал их за красоту бабушки смертью сына; и я не понимала: почему Бог, давший красоту человеку, наказывает его за это. Этот вопрос стал особенно беспокоить меня после того, как я стала матерью. Я обращалась с ним к Юде и к Мордехаю. Сожалею, что не разговаривала об этом с Адой.

У дедушки была маслобойня. Сыновья работали вместе с ним. Маслобойня помещалась в доме. Был у них рабочий – старый украинец. Дочери занимались хозяйством. Ада была девушкой с сильным характером. Она мне рассказывала, что после того, как она взяла в свои руки управление финансами, семья не знала больше бедности, которую описала мама в своих воспоминаниях. Ада считала: причина нужды – щедрость дедушки по отношению к чужим людям. Четвертая дочь дедушки Хана была уже в Аргентине, и я ее никогда в жизни не видела. С ее сыном Хаимом я познакомилась пару лет тому назад. Он работает хирургом в Буэнос-Айресе. Его дети, получившие в Аргентине еврейское воспитание и прибывшие сюда со знанием иврита, живут в Израиле со своими семьями. Приехав на свадьбы детей, он пригласил и нас. После свадеб мы устроили для него и его семьи праздничную встречу в нашем доме. Дети его утверждают, что я напоминаю им их бабушку – мою покойную тетю Хану. Хаиму не удалось найти себе подходящую работу, и он вернулся в Аргентину. Хана из Аргентины и Ривка из Америки навестили тут своих братьев и сестер, с которыми не виделись около сорока лет. Их отца, моего дедушки Биньямина, тогда уже не было в живых. Это было в 1954 году, за два года до моего приезда.

Вернемся к местечку. Ривка была уже обручена с сыном одного лавочника из Соколивки. После свадьбы они намеревались эмигрировать в Америку. Мне, маленькой девочке, больно было, что моя красивая тетя Ривка, белолицая, с черными волосами, выходит замуж за некрасивого мужчину. И вот мои тети прибыли из Кенеле в Соколивку за покупками к предстоящей свадьбе. Они зашли домой и развернули материал на платье для невесты. От солнечного света ткань заиграла разноцветными оттенками: синим, голубым, зеленым. Мама посмотрела на этот красивый материал и сказала сердито: «Вы не могли купить еще немного, чтобы хватило на платья для Добеле и Лееля». Так звали в семье Тову и меня.

Я пишу свои воспоминания со всеми подробностями, которые, как живые картины, встают перед моим взором.

После смерти Иосифа Палхана, брата Михаила, мы получили письма их отца к Иосифу, которые были написаны из местечка Бершадь в Палестину. Больно читать эти письма. Его внуки, родившиеся и выросшие в доме, построенном за его счет, очень мало знают о дедушке. Израиль Богомольный (отец Михаила) был «софер-стам». Письма его были написаны в годы большой нужды, по большей части на иврите, каллиграфическим почерком на пожелтевшей от времени бумаге. Жена его умерла от тифа, и он остался с тремя маленькими детьми: Юдит, Михаилом и Хаимом. Это случилось во время погромов. Их дом был полон беженцев из других городков, спасавшихся от бандитов. Родители Михаила, по рассказам его старшего брата Иосифа, были очень щедрыми людьми. Вспыхнула эпидемия тифа. Его мама ухаживала за всеми. Заразившись тифом, она умерла.

Старшая дочь Израиля Богомольного, Шифра, была тогда в Бессарабии, принадлежавшей в те годы Румынии. Шифра, молодая одинокая девушка, оказалась там по дороге в Америку без средств к существованию. Старший его сын Иосиф, адресат этих писем, был голодным и босым «халуцем» (в те годы так называли молодых, новоприбывших сионистов). Израиль Богомольный продал дом и все имущество и поехал к Днестру в Каменку, чтобы перейти границу с Румынией. Но он вынужден был вернуться, так как контрабандисты иногда грабили людей, а были случаи, когда и убивали в целях ограбления. Один с тремя маленькими детьми, он не мог рисковать и вернулся в местечко. Все его письма проникнуты большой отцовской заботой. Он пересылал в Америку свитки Торы на продажу, чтобы поддерживать своих старших детей, оторванных от него, и чтобы подготовить почву для своего приезда в Палестину.