Елизавета Литвинова - Жан Лерон ДАламбер (1717-1783). Его жизнь и научная деятельность

В коллеже Мазарини Д’Аламбер прекрасно выучился всему, чему тогда учили; отлично знал по-латыни, а по-гречески настолько, что впоследствии мог читать в подлиннике Архимеда и Птолемея. В то время обращали большое внимание на развитие красноречия, и Д’Аламбер вышел из школы замечательным оратором; это ему очень пригодилось в жизни. Красноречие Д’Аламбера доставило много приятных часов его современникам и послужило неисчерпаемым источником удовольствия для него самого. Сам же Д’Аламбер со свойственным ему остроумием говорил, что целых восемь лет он учил в школе одни только слова и умел говорить только фразы, потом наконец его начали учить правильно понимать вещи с помощью схоластической логики. Разумеется, это не приводило к серьезным результатам, а только к разговорам. Физика, преподаваемая в то время, отличалась большою сбивчивостью; она вся состояла из неясных определений и очень мало удовлетворяла строгий ум Д’Аламбера. Впоследствии Д’Аламбер постоянно смеялся над этою физикой и любил сочинять на нее остроумные пародии. В то время не было введено преподавание географии и истории, и лучшие ученики, оканчивая курс, иногда не знали, что в Испании главный город – Мадрид. Молодые люди сами изучали ту и другую науку с помощью книг. Сверх того, в коллеже было принято читать им что-нибудь поучительное во время завтрака и обеда. Тогда молодые люди выносили из школы мало фактических знаний, но стремились учиться; а это стремление– самый ценный результат первоначального образования. В XVIII столетии юноши, оставляя школьную скамью, не говорили, как теперь: «Слава Богу, наконец-то я отделался от этого ученья!» В то время и школа преследовала другие цели; она не готовила ни к какой определенной профессии, еще менее заботилась она о каких бы то ни было экзаменах, но давала учащемуся известный запас знаний, которым он сам мог распорядиться по своему усмотрению. Целью среднего образования в то время было научить рассуждать, говорить, сознательно читать и излагать более или менее удачно свои мысли письменно. Бертран замечает, что дать фактическое знание не так важно, как развить уменье рассуждать, говорить и писать; знание можно приобрести во всякую пору жизни; человек же, не научившийся до двадцати лет говорить и писать, никогда не будет ни оратором, ни писателем.

Д’Аламбер, по выходе из школы, выдержал экзамен на степень бакалавра искусств; затем два года посещал академию юридических наук и вышел оттуда со званием лиценциата прав. Блестящий ум и красноречие обещали ему славную будущность на поприще адвоката, но эта профессия на первых же шагах пришлась Д’Аламберу не по сердцу; таких случаев, когда обвиняемый был действительно ни в чем не повинен, находилось немного, а в других – Д'Аламбер не мог защищать со спокойной совестью; он бросил адвокатуру и принялся изучать медицину. Но изучая право и медицину, Д’Аламбер для своего удовольствия занимался математикой; он был прекрасно подготовлен к дальнейшим математическим занятиям уроками своего бывшего преподавателя Карона, к которому чувствовал глубокую признательность. Мало-помалу Д’Аламбер совершенно втянулся в математику. Друзья его и родные отца, замечая эту – развивающуюся склонность, предостерегали его, говоря, что с математикой далеко не уйдешь; они убедили Д’Аламбера расстаться с математическими книгами. Он отнес их к Дидро и предался медицине, но мысль его была прикована к математике. Задачи носились в его голове и не давали покоя. Д’Аламбер был пылок и нетерпелив от природы; он не умел побеждать своих желаний. Когда ему необходимо было проверить решение какого-нибудь вопроса, он шел за своей книгой; таким образом он перетащил мало-помалу всю прежнюю математическую библиотеку в свою маленькую комнату. Пришлось покориться несчастной страсти; он отдался ей с восторгом и упоением. Медицина была заброшена. Д’Аламберу едва исполнилось двадцать лет, когда он решил сделаться математиком, а в двадцать шесть лет он был уже светилом этой науки.

Мы говорили, что все профессора коллежа Мазарини были священники, преданные делу воспитания и очень любимые учениками, но при этом ярые янсенисты. Они действительно принимали самое нежное и горячее участие в своих питомцах и старались не выпускать их из виду, руководить ими в жизни. Жан Лерон (Д’Аламбер), юноша открытый и доверчивый, сперва слушался их советов, пока не заметил, что почтенные воспитатели желают из него сделать орудие своих убеждений, натравляя его на иезуитов. Сначала, по выходе из школы, он увлекся было религиозной полемикой, но потом она ему наскучила, и он стал считать вредными людьми всех, кто развивал фанатизм, нетерпимость и нарушал общий мир и спокойствие. Но святые отцы, как видно, возлагали большие надежды на своего талантливого ученика и видели в нем сильного и мощного врага иезуитов; отчасти эти надежды сбылись, но, конечно, не в той форме, какая желательна была янсенистам. Янсенисты, как видно, пересолили в своем усердии и, может быть, главным образом потому не достигли своей цели. Нравственное же их влияние на Д’Аламбера было благотворно, потому что, окруженный попечением и нежным участием своих учителей и воспитателей, он отвык грустить, развился, окреп, расцвел душою «и в жизнь вошел с прекрасным упованьем». Воспитание под руководством янсенистов не помешало ему, однако, приобрести совершенно независимый взгляд на их учение; он говорит в своем сочинении «О иезуитах» следующее: «Янсенисты в одно и то же время верят в предопределение и проповедуют самую строгую нравственность; они твердят человеку: вам предстоит в жизни исполнение трудных и великих обязанностей, но вы сами по себе исполнить их бессильны: как бы вы ни старались, как бы ни упражнялись в добродетели, все-таки каждое ваше действие будет только новым преступлением, если Бог не предопределил заранее и независимо от всех ваших заслуг того факта, что на вас снизойдет Его милость. К счастью, Бог не таков, каким стремятся представить его янсенисты. Если б это было так, то люди очутились бы в ужасном положении подданных монарха, который имел бы жестокость им сказать: ваши ноги в цепях и вы не властны их снять; несмотря на это, я предам вас вечному мучению, если вы сейчас же не будете ходить долго и прямо, находясь притом все время на краю самой глубокой пропасти». Это учение, являясь логически несообразным, ставило людей в самое безвыходное положение. Оно, как и следовало ожидать, возмущало строгий ум Д’Аламбера и затрагивало его чувство гуманности. Но все это Д'Аламбер писал впоследствии, в зрелых летах; очень может быть, что на пороге жизни у него не было такого определенного взгляда на янсенистов, но все же ум его, как мы сказали, скоро освободился от их влияния.