Георгий Семенов - Наступает ударная

Берега озера холмисты и местами довольно высоки. Недалеко от северной оконечности Селигера на 300 метров над уровнем моря поднялась гора Ореховна. Ее вершина — наивысшая точка Валдайской возвышенности. Почти рядом с этой высотой проходила правая разграничительная линия нашей дивизии. Немцы имели на горе свой командный пункт, позволявший просматривать местность на десятки километров.

Извилистость береговой линии и большое количество островов придавали озеру определенное своеобразие с военной точки зрения. Глубокие заливы и полуострова, далеко вдающиеся в воду, затрудняли организацию обороны на побережье, требовали дополнительных сил, чтобы выставить на эти участки надежное боевое охранение.

Значительная часть прилегающей территории была занята лесами, в которых преобладали ель и сосна. Через каждые два–три километра прямо у воды стояли небольшие деревни. Все население было на месте, уходить никто не хотел. Люди надеялись, что мы защитим их, не пустим фашиста дальше на восток.

Некоторым товарищам, прибывшим в дивизию вместе со мной, пришлось начинать работу, как говорится, сазов, с формирования и сколачивания подразделений. В гораздо лучшем положении оказался наш дивизионный разведчик Анатолий Поликарпович Крылов.

Дело в том, что в предыдущих боях сохранилось ядро разведывательной роты. Красноармейцы и командиры роты, отходившие от самой границы, не раз прорывавшиеся из вражеского кольца, воевали не только отважно, но и грамотно, хорошо владели своей трудной военной профессией.

Бойцы разведроты с гордостью называли себя бабанинцами, по фамилии своего командира — лейтенанта Бабанина.

Александр Афанасьевич Бабанин был человеком незаурядным. Родился он в 1915 году в Курской губернии. Отец Саши погиб на русско–германском фронте. Мать, воспитавшая четырех сыновей, умерла в 1934 году. Через три года ее младшего сына Александра призвали в Красную Армию и направили в Орловское бронетанковое училище.

Я не знаю, как началась для Бабанина война. К нам он прибыл из разведотряда 3–й танковой дивизии.

Сероглазый, улыбчивый, с крупными чертами лица, он казался на первый взгляд даже несколько флегматичным. Простотой, мягкостью, внутренним обаянием Бабанин быстро располагал к себе окружающих. В деле был тверд и решителен; а его собранности, умению быстро и правильно оценивать обстановку мог позавидовать любой.

Большой популярностью пользовался в дивизии и лейтенант Борис Михайлович Аврамов, командир одного из изводов разведроты. Отличительными чертами этого юноши–комсомольца являлись смелость и точный расчет. Высокий, ладно скроенный, лейтенант был сдержан, немногословен и не по возрасту суров. Разведчики доверяли ему, как и Бабанину, охотно шли с ним на любое задание.

Повезло не только капитану Крылову, принявшему под свое начало таких подчиненных. Повезло и самим разведчикам, получившим такого командира. Человек это был вдумчивый, неторопливый. Он отлично понимал, что такое ответственность за порученное дело, за судьбы людей. К сожалению, рана, полученная еще на озере Хасан, довольно часто напоминала о себе, и Крылов не всегда мог работать в полную силу.

Наша разведка, располагавшая такими кадрами, довольно скоро добилась успеха на новом рубеже. 7 октября группа лейтенанта Аврамова проникла в тыл врага. В результате успешного налета на небольшой отряд гитлеровцев, двигавшихся по лесной дороге из Боровского в Полесье, разведчики уничтожили пять вражеских солдат и захватили в плен унтер–офицера.

Недавно я получил письмо от своего старого знакомого, ныне полковника Н. И. Гутченко. Осенью 1941 года он, тогда еще совсем молодой переводчик, техник–интендант 2 ранга, служил в 82–м стрелковом полку. Гутченко‑то и сообщил некоторые подробности этой успешной вылазки:

Вскоре после того, как мы заняли оборону на озере Селигер, пишет он, ПНШ-1 82–го стрелкового полка капитан Пилипенко, бывший пограничник, прибывший в полк из академии Фрунзе, подготовил разведывательную группу для выхода в тыл противника, чтобы захватить «языка». Я тоже напросился, и он меня взял. Это была моя первая вылазка… Мы подходили к намеченному для засады району, когда заметили на опушке вдалеке какую‑то группу, которая разворачивалась в боевой порядок. Капитан Пилипенко тоже скомандовал «К бою!». По наш мнимый противник сориентировался быстрее и понял, что здесь недоразумение. Мы увидели вставшего во весь рост человека в танковом шлеме. Он махал руками. Оказалось, что это — лейтенант Аврамов. Он возвращался из разведки. Его группа несла тяжелораненого пленного. Увидев такое дело, я предложил Аврамову тут же допросить пленного на случай, если он не выдержит пути до штаба дивизии. Это был первый допрошенный мной немец, унтер–офицер Эрих Шарф. Я до сих пор отлично помню все обстоятельства. Когда кончился допрос и был составлен протокол, Аврамов попросил Пилипенко, чтобы тот отпустил меня в штаб дивизии, иначе там могут не поверить, скажут, что протокол «липа». Пилипенко, поколебавшись, отпустил меня. Пленный по дороге умер. Его голова лежала у меня на коленях (ехали на полуторке), и он все время просил пить.

Мы как раз проезжали мимо озера. Я попросил остановить машину. Кто‑то из разведчиков принес котелок воды. Унтер–офицер стал жадно пить. Но как только сделал несколько глотков, голова его запрокинулась, глаза остановились, сильно расширились и будто остекленели. У меня на руках впервые умирал человек, хотя он и был врагом. У пленного была насквозь прострелена грудь, рана кровоточила, и полы моей новенькой шинели были в крови…

Командир дивизии полковник Макарьев и комиссар Лыткин выслушали нас с Аврамовым. Когда я доложил результаты допроса, Макарьев сказал начальнику разведки капитану Крылову Анатолию Поликарповичу, что, дескать, нам надо было бы иметь в штабе своего переводчика. Но по штату не было для дивизии такой должности, и меня решили прикомандировать к штабу дивизии за счет 82–го стрелкового полка. Так состоялся мой перевод.

Сведения, которые получил от пленного унтера переводчик Гутченко, оказались очень ценными для нашего штаба. Мы узнали, какие части противника находятся против нас, какова их численность и вооружение. Например, 3–й батальон 418–го пехотного полка состоял из трех пехотных рот, пулеметной роты и роты тяжелого оружия. В батальоне насчитывалось четыре орудия, четыре миномета и шесть станковых пулеметов. По тому времени это была немалая огневая сила. Да еще каждая пехотная рота при численности в 120 человек имела 12 ручных пулеметов.

Вывод напрашивался сам собой: по силам и средствам немецкий батальон резко превосходил любой стрелковый батальон нашей дивизии. Мы не ощущали этого только потому, что обе стороны вели пока пассивную оборону. Решительно и успешно действовали лишь наши разведчики, ободренные первым успехом.