Владимир Вернадский - Коренные изменения неизбежны - Дневник 1941 года

На Высших Женских Курсах я замечал, что Николай Константинович имел тактический прием выдвигать к концу заседаний самые важные вопросы, которые он проводил под сурдинку, когда все устали. Заметив это, я внимательно следил за ним и выступал в конце, не давая ему употреблять эту тактику. Кажется, он это заметил.

Его первая работа — или одна из первых, где он указывал <на> скелетные образования в клетках, — особенно мною ценилась. Блестящий лектор и превосходный педагог и организатор. Его представление о живом белке мне было всегда чуждо — даже теперь я отношусь более осторожно, чем до 1911 года. Он один из первых ясно оценил правильность моего определения живого вещества как совокупности живых организмов и оттенил <это> в одной из своих статей по биохимии в одном из энциклопедических словарей.

Он был арестован в 1917 году (?)[34] и судим. В тюрьме он изучал последствия голодания на своем организме. После освобождения — он одно время добился широкой постановки своей научной работы, главным образом в 1920-х годах. Постепенно он столкнулся с официальной схоластической формой левого гегельянства (ленинизм — сталинизм?), и в 1939 году его экспериментальная работа была разрушена. Это — течение мысли, проводимое Филипченко, Н. Вавиловым и Кольцовым.

В 1939 году его лаборатория была из Наркомздрава переведена в Академию и была фактически разрушена. Ему предлагали сохранить двух научных сотрудников (одна из них — его жена Садовникова (?)[35]) и вести свою работу. Но он отказался. Вся работа по евгенике была признана вредной и ненаучной (!). [Но сам Кольцов продолжал работать. Умер внезапно в Ленинграде, его жена на другой день здесь, в Москве, кончила самоубийством][36]. Это — жертва «философских», по существу, религиозных преследований идеологического характера. Мне кажется, Кольцов стоял в стороне от философии — но был скорее материалистом, а не скептиком. Его социал-демократизм был весь в рамках свободы и не перешел в «тоталитаризм» <форму,> какую приняло большевистское его течение. Для Кольцова свобода мысли и научной работы — основная <слагаемая> счастья.

В. Н. Лебедев[37] передал мне более точные сведения о его смерти и последних днях — он с ним и дружил, и работал более 30 лет. Гонения на Кольцова начались на идейной почве в связи с его увлечением евгеникой (одновременно с Филипченко, который работал в КЕПСе[38]). Эту работу он должен был прекратить. Но работу над генетикой и экспериментальной биологией он вел до последних месяцев. Гонения начались с выступления в «Правде» в 1938 году — при первых больших выборах <в Академию Наук>, где Бах, Келлер и К° выступили с обвинением Берга и Кольцова[39].

По поводу «Проблем биогеохимии. — IV. О правизне и левизне». В разговоре со мной 17.II.1941 года А. И. Яковлев (разговор записал), между прочим, указал на роль Вейнберга в Издательстве — образованного, ведущего все дела. Он считает его самым в политическом отношении вредным. По поводу <того>, что в «Проблемах биогеохимии. — IV» <на титуле> стоит: «Ответственный редактор академик В. И. Вернадский» — <это> совершенно исключительное явление, как будто <у нас существует> возможность печатать без цензуры. <Разговор с А. И. Яковлевым> напомнил мне, как это <...>[40].

Ко мне неожиданно явились три лица из Издательства, из которых помню только Вейнберга, с которым у меня был главный разговор. Меня немного удивил их приезд (был, кажется, заведующий Издательством). Я сказал, что я абсолютно не понимаю, в чем дело и почему «правизна — левизна» может возбуждать такое, непонятное мне, политическое сомнение. Вейнберг ответил: «Вы не ошиблись. Если есть правое, то есть и левое». Я ему говорю: «Вот видите, какое это глубокое понятие». Он сказал, что книга выйдет. Она вышла с надписью: «Ответственный редактор академик В. И. Вернадский». Это обратило на себя внимание. Я обратился к Н. Г. Садчикову[41], и, очевидно, он приказал.

Издательство умыло руки? И отвело от себя кару?

Упорно — почти бессознательно — «тянет» работать над хронологией жизни, в аспекте рода моих детей; углубляюсь вглубь (до XVII столетия) и ловлю момент. Наташа помогает — по письмам, остаткам семейного архива, медленно приводимого в порядок. <Происходит это> точно стихийно — неужели напишу «Воспоминания о пережитом», большое значение которых я ярко сознаю. Много видел людей из ряда вон выдающихся, диапазон и научной, и общественной жизни был очень велик.

Газеты переполнены бездарной болтовней XVIII съезда партии. Ни одной живой речи. Поражает убогость и отсутствие живой мысли и одаренности выступающих большевиков. Сильно пала их умственная сила. Собрались чиновники — боящиеся сказать правду. Показывает, мне кажется, большое понижение их умственного и нравственного уровня по сравнению с реальной силой нации. Ни одной почти живой мысли. Ход роста жизни ими не затрагивается. Жизнь идет — сколько это возможно при диктатуре — вне их.

Эти ближайшие дни увлечен разбором и выяснением «Хронологии» — моих писем к Наташе 1911 года, ровно 30 лет назад, — год, который сыграл поворотную, еще до революции, роль в моем миропонимании. Я перестал читать лекции и ушел исключительно в научную работу. Работал интенсивно — впрочем, почти так же, как <работаю> теперь.

Вернулся, прогулявшись по Воробьевым <горам> (Можайское шоссе), и затем продолжил «Хронологию». Думаю, что фактически я подготовляю матерьял для «Жизненного пути».

Мы ограничены в наших научных представлениях научной работой прошлых поколений, в рамках которой мы неизбежно идем, на которую мы опираемся и корни которой идут в десятки тысяч лет вглубь от нашей жизни.

С каждым поколением эта зависимость от прошлого упрочняется и логически уточняется. За самые последние поколения мы явно входим в критический период усиления этого процесса, и научная работа становится проявлением геологической работы человечества, создает особое состояние геологической оболочки — биосферы, где сосредоточено живое вещество планеты: биосфера переходит в новое состояние — в ноосферу.

Пережил очередную сердечную спазму, как всегда появляющуюся неожиданно. Пришлось обратиться к врачу (Мар. Ник. Столяровой), пролежать наполовину в постели. Я думаю, что это еще одно из кровоизлияний. Прислушиваясь к себе и к своим внутренним переживаниям, я вижу, что базис жизни неуклонно понижается, но пока не затрагивает мой основной корень сознательной жизни.