Лев Разумовский - Памяти Володи Татаровича

Так вот, наверное, он и покончил с собой в худую минуту — принял решение и тут же выполнил. Молодой, здоровый, цветущий, талантливый, порывистый — вот так, рывком, и ушел он из нашей жизни…

Скульптор Гаврила Гликман под впечатлением его смерти создал неожиданную и эмоциональную композицию — то ли проект надгробия, то ли просто дань памяти Леши: тоненькая, очень юная девушка стоит на высоком постаменте на одной ноге, другая повисла в воздухе.

Юность, шагнувшая в пропасть…

Жизнь как зебра — полоска черная, полоска белая…

Но в основном Лавра вспоминается светло. Может быть, потому, что мы были молоды и трудностей не замечали, а хорошее, доброе, живое и веселое прилипало и оставалось.

Гриша Ястребенецкий был самым респектабельным, рассудительным и представительным членом «верхней четверки». Он всегда занимался общественной работой, ездил за границу, имел собственную машину и увлекался любительской киносъемкой: создавал детективный фильм «Таинственный убийца Никольского кладбища». Из фильма запомнился один жуткий кадр: грустный прохожий со скучающим видом идет по аллее мимо крестов и надгробий. Вдруг из усыпальницы графини Крейц вылетают две руки в черных перчатках, хватают прохожего за горло и втаскивают в склеп… Грустного прохожего играл Леша, Черные Руки — Володя.

Арон Плискин был человек настолько же добродушный, насколько добросовестный. Его добродушие, спокойствие и незлобивость были известны. Кульминацией его добросовестности оказался эпизод с крестиками. Когда ребята трудились над каркасом памятника Бредову, Арону поручили привязывать кресты к арматуре. Арон изготовил колоссальное количество крестиков, навязал их везде, где можно, и вдобавок, от щедрости душевной, ко всеобщему изумлению прибил еще несколько к рабочему щиту, подняв их на проволоках, как цветочки. Когда его спросили, давясь от смеха: «А это зачем?» — Он немного подумал, а потом невозмутимо сказал: «Да, вы таки правы, пожалуй, можно было обойтись и без них…»

Лавра много пила.

Пили на все советские и престольные (благо действующий собор был рядом) праздники, и звон колоколов периодически призывал нас отметить Троицу, Пасху или Рождество.

Шумно справляли все дни рождений каждого члена Лавры, дни рождений жен и детей.

Пили по случаю сдачи очередной работы, по случаю получки и аванса, в случае появления гостей — а гости всегда шли косяком.

Пробки из-под водки никогда не выбрасывались, а собирались в ящик из-под пива. Коллекция быстро росла, и скоро ящик наполнился с верхом. Елка, поставленная мраморщиками, была украшена длинными золочеными гирляндами из водочных пробок.

Обычно все сборища происходили наверху, в маленькой полуциркульной комнатке, бывшем алтаре, за большим столом рядом с тахтой.

Неизменным тамадой и радушным хозяином был всегда Володя. Гостеприимство было его ведущей чертой. Сколько бы ни было водки или еды, всех без исключения принимали, всех сажали за стол, все делили поровну на всех. Он всегда сам готовил к столу, ловко и быстро резал хлеб, сыр, колбасу, расставлял стаканы, тарелки, раскупоривал бутылки, все мелькало в его руках.

Все делалось не только быстро, но и красиво, артистично. Не помню, кто сказал про Володю: «Он не умеет ничего делать некрасиво — ни лепить, ни жить».

Он и сам был внешне красив какой-то породистостью, мужской статью, ловкостью и силой. Всегда подтянутый, щеголевато одетый, аккуратно выбритый, с холеными темными усиками.

— Удивляюсь я Володьке, — как-то сказал Вася Гущин. — Как это он умудряется всегда быть в форме?

Мы не знали того, что эта форма давалась ему нелегко. Осколок, сидевший с войны рядом с позвоночником, часто напоминал о себе сильными болями. Он никогда не рассказывал этого.

Наши сборища с водкой были не просто пьянками — веселое похмелье рождало идеи. Гриша выдавал шуточные стихи, мы рисовали на обоях карикатуры на всех обитателей Лавры. После третьей рюмки они обычно имели шумный успех, только мраморщики однажды бурно запротестовали, когда появилась карикатура — дощатый забор, выкрики оттуда «Пики козыри! Ставлю по новой!» и вылетевший из-за забора бубновый туз.

Одна из сводчатых ниш мастерской была отгорожена массивной деревянной дверью, повешенной на огромных кованых черных петлях, оторванных от какого-то дореволюционного амбара. Закрывались эти поистине крепостные ворота на две толстые чугунные петли, сквозь которые была пропущена могучая танковая цепь, и висел громадный старинный замок. Вся эта производившая угнетающее впечатление мощь скрывала за собой вешалку с грязными халатами для формовки. Рядом стоял большой шкаф-комод с неисчислимым количеством ящичков, в которых хранились инструменты. Володя называл этот комод «трагедией», так как никогда нельзя было сразу найти то, что нужно. Основной инструмент для лепки помещался в большой мастерской в двух вьетнамских корзинах, подвешенных к потолку.

Большую мастерскую от лестницы отделял маленький захламленный закуток, где ребята установили керамическую печь, в которой пытались наладить обжиг керамики. Печь просуществовала недолго — один Ренальд успел обжечь терракотовый портрет, после чего явилась пожарная инспекция, оборвала все провода и наложила пломбы на электрощит.

В связи с этой неудачей верхние ребята вспомнили и рассказали историю, случившуюся несколько лет тому назад, когда они заканчивали Академию Художеств и делали свои дипломные работы.

Кафедра скульптуры распределила между выпускниками темы работ. Володе достался портрет Сталина в полный рост.

Работа подходила к концу, когда ребята самовольно поставили в мастерской Володи небольшую керамическую печь для обжига мелких работ. Эту печку очень скоро обнаружил пожарный инспектор, пожилой отставник, поднял шум, приказал незаконную печь убрать, рубильник отключить, провода снять.

Ребята пригласили его к столу. На беду он оказался непьющим. Предложили деньги — он четко огласил статью уголовного кодекса о взятке. Сказал, что через неделю придет и проверит обстановку.

«Покричит и забудет», — решили ребята и вернулись к работе над дипломами.

В Академии Художеств существовала своя методика работы над одетой фигурой. Сначала лепилась обнаженная натура в задуманной позе. Потом натурщика одевали в необходимую одежду, устанавливали определенный ритм складок и соответственно «одевали» глиняную обнаженную модель.

Володя закончил первый этап работы и приступил к одеванию.

В этот самый момент снова появился пожарный инспектор, уже с порога поднявший шум и крик. Он решительно шагнул в мастерскую и… остолбенел. Перед ним предстала картина: на станке стояла отлично вылепленная фигура голого Сталина в фуражке генералиссимуса, а рядом на подиуме стоял второй, живой, Сталин в шинели, сапогах и фуражке, с трубкой в правой руке. Между ними спокойно стоял Володя и с искренним интересом глядел на инспектора. Постояв с минуту с открытым ртом по стойке «смирно», инспектор круто повернулся и растаял в дверях.