Николай Леонов - Холодная война против России

Зато уступки по вопросам гуманитарного сотрудничества, свободы передвижения людей, обмена идеями и информацией («третья корзина») оказались разрушительными для советской системы. Международное сообщество навязывало таким образом Советскому Союзу свои понятия о демократии, вынуждало его принимать игру, к которой он не был готов. В те дни складывалось впечатление, что Брежнев и его окружение действовали, рассчитывая на русский авось. Им казалось, что они достигли настолько крупной победы в виде признания послевоенных границ, что за нее можно поступиться мелочами, составляющими гуманитарные послабления. Я убежден, что на самом деле они рассуждали примерно так: можно признать, подписать соглашения, но вовсе не обязательно их выполнять. Собственно, вся последующая практика показала, что партийно-государственное руководство исходило именно из такого понимания «третьей корзины»; хотя соглашение было подписано, в СССР сохранялось большинство унаследованных от прошлого ограничений демократических свобод граждан. Не было учтено только одно обстоятельство — что Запад видел именно в этой «третьей корзине» целую программу практической работы по расшатыванию существовавшей в СССР системы. Начиная с Хельсинкского совещания не было ни одной сколько-нибудь значащей встречи между руководителями или высшими должностными лицами СССР с его западными соседями, в которой бы не поднимались конкретные вопросы, связанные с невыполнением со стороны СССР положений соглашения. Выражаясь спортивным языком, со стороны Запада был организован прессинг по всему полю. Каждая беседа обязательно завершалась вручением списка граждан еврейской национальности, которых непременно надо было отпустить за рубеж. Кончались еврейские мотивы, начинались темы немцев Поволжья, татар и т. д. Вода, говорят в народе, по капле падает, да камень точит. Постепенно под нарастающим давлением большинство послов стали рекомендовать делать уступку за уступкой. Непоколебимый А. А. Громыко начал говорить о необходимости приведения советского законодательства в соответствие с мировым в части, касающейся гуманитарных прав.

Вся работа США и западноевропейских стран по расшатыванию устоев монолитного советского общества заслуживает высокой оценки и профессионального уважения. Ее можно изучать как образец сочетания четко сформулированной политической цели, маскировки этой цели в привлекательные лозунги, навязывания своему противнику правил и условий игры, а главное — многолетней, упорной, последовательной практической борьбы за осуществление выработанной политики.

Я смотрю на жизнь глазами профессионала и не могу не видеть, что Запад, который яростно защищал права каждого нашего диссидента, каждого «пятидесятника», каждого правозащитника, сразу же после распада СССР потерял всякий интерес к защите прав человека или этнических групп на обширной территории бывшего Советского Союза. Никто сейчас не вспоминает о «третьей корзине», никого не беспокоят массовые нарушения прав граждан по признаку их этнической принадлежности или религиозных верований, не волнуют тысячи убитых и искалеченных, миллионы обездоленных беженцев. «Права человека» как понятие исчезли из арсенала внешнеполитических отмычек сразу же, как только была достигнута политическая цель: уничтожение своего главного противника — СССР. Но это все стало ясно потом, да и то далеко не всем…

Так уж сложилось, что в течение восьми или даже более лет мне пришлось быть членом партийного комитета разведки, то есть высшего партийного органа в ПГУ. Там обсуждались так называемые «персональные дела», которые выворачивали такие судьбы и приоткрывали дверь в такие потемки нашей жизни, что после этих заседаний приходилось дома пить валокордин, чтобы заснуть. Одно из таких «дел» пришлось как раз на описываемое время. Слушание состоялось 3 октября 1975 года. Перед парткомом предстал сотрудник управления внешней контрразведки М. (того самого, которым тогда руководил молодой генерал О. Калугин), работавший под прикрытием поста заместителя торгпреда в одной европейской стране. По роду службы он должен был обеспечивать соблюдение всеми советскими гражданами в этой стране норм морали и правил поведения за границей. И вот что я записал по свежим впечатлениям от этого разбирательства:

«Трудно представить себе более омерзительного, даже внешне, субъекта. Почти 50-летний мужик с физиономией плакатного кулака-мироеда был бы находкой для Ломброзо. Жидкие рыжевато-белесые волосы еле скрывают расползающуюся лысину. Узкий лоб подпирается резко вздутыми надбровными дугами, которые сразу настораживают: «Берегитесь, перед вами пещерный человек!» Глаза цвета застиранного голубого исподнего белья, выпученные, внешне ничего не выражающие, как у лягушки. Мигают редко, но иногда жестко смотрят по углам, как бы выискивая, что можно схватить длинным липким языком.

Приплюснутый, хрящеватый нос вкупе с увесистым подбородком говорит о том, что этому неандертальцу «все по плечу». Вот про таких-то и говорят: «Способный, очень способный, на все способный!»

Четыре часа мы слушали ответы этого человека, и наша общая ненависть к нему крепла. В июне с. г., уезжая в очередной отпуск после пяти с половиной лет пребывания в стране, он оставил запечатанной сургучной печатью пухлую папку в хранилище резидентуры. Но во время его отсутствия резиденту срочно понадобились условия агентурной явки, которые должны были храниться именно в папке у М. Папка была вскрыта, и на глазах изумленного резидента из нее вывалились пачки банкнотов, золотые, платиновые украшения, изделия из драгоценных камней. Сразу вспомнилось, что он недавно оформил покупку второй «Волги», что его жена по 5–6 раз в году ездила «по семейным обстоятельствам» в Москву, каждый раз набивая купе поезда под потолок картонными коробками. Было принято решение досмотреть его багаж на таможне. В нем оказалось, как в магазине, всего по 50:50 пар обуви, 50 костюмов, 50 плащей, 50 отрезов и т. д.

Четыре часа он врал, выкручивался, потом стал угрожать, что «потащит за собой кое-кого из верхов», а кончил тем, что обмяк, пустил лжеслезу, сказав, что болен раком, хотел обеспечить семью, и затем заявил: «Многие делают, как я!»

Так ни в чем он и не признался, а мы ограничились его исключением из партии и, естественно, увольнением из разведки. Надо было бы отдать его под суд, но все понимали, что суд будет бессилен провести расследование за границей и М. удастся выкрутиться.

Дело М. надолго оставило чувство не только гадливости, но и тревоги. «А что, — думалось, — если эти сокровища не продукт его взяток с фирм, торговавших с Советским Союзом, а подношения спецслужб противника в благодарность за предательство? Почему он держал их за рубежом, а не привез в Москву «для обеспечения семейства»? Значит, намеревался бежать?..»