Павел Федоров - Генерал Доватор (Книга 2, Под Москвой)

Филипп Афанасьевич подробно изложил всю историю и показал Поворотиеву фотографию.

Увидев на карточке девушку, Поворотиев так и застыл с улыбкой на лице. Ему казалось, что сейчас эта милая девушка с ласковым взглядом выпрыгнет из окна и белыми мягкими руками обовьет его шею. Шаповаленко протянул письмо Фени. Поворотиев быстро прочел его, и лицо его озарилось ясной, счастливой улыбкой.

- Написать, конечно, надо... Даже обязательно надо, - точно размышляя, проговорил Поворотиев.

- Як же не писать. Разве можно не писать... - подтвердил Шаповаленко.

- Вы напишите попроще и покороче. Скажем, так: большое красноармейское спасибо за подарок, постараюсь с честью защищать нашу Родину...

- Верно, - согласился Филипп Афанасьевич. Совет лейтенанта ему понравился.

- Послушайте, товарищ Шаповаленко. Эта фотокарточка... Она вам очень нужна?.. - вдруг нерешительно спросил Поворотиев. При этом он невольно покосился прищуренным глазом на бороду казака, обильно украшенную сединой; на отвислые усы и глубокие морщины; точно сравнивая его лицо со своими загорелыми щеками, на которых, собственно говоря, и брить-то было нечего, если не считать золотистого пушка над верхней губой. Только брови у него росли густо и ровно, сцепившись над самой переносицей.

- Очень нужна! Разрешите идти, товарищ старший лейтенант? "Ишь ты, тоже фотокарточка понадобилась", - с внутренней обидой подумал Филипп Афанасьевич.

Ему казалось, что все стараются завладеть его подарком, не считаясь с чувством законного права. Огорченный до крайности насмешливым и нелепо-вычурным письмом Салазкина и просьбой Поворотиева, он не утерпел и, придя в свою палатку, распечатал НЗ и, выпив самую малость, написал своей новой знакомой письмо, не подозревая, что лейтенант Поворотиев за это время испортил уже не меньше пятнадцати листов бумаги, но все-таки сочинил письмо фене Ястребовой. Послал свое письмо и писарь Салазкин.

...Захар Торба вошел в палатку в тот самый момент, когда Филипп Афанасьевич в третий раз прикладывался к горилке. Между друзьями произошла размолвка.

- Что у тебя за натура така, Филипп Афанасьевич? - сказал он.

- Ни якой натуры, - торопливо застегивая переметную суму, отозвался Шаповаленко.

- Як у тебя утроба принимает?..

- Ничего пища, с нее в голови черт свище... - вытирая усы, балагурил Филипп Афанасьевич.

- Ты, Филипп Афанасьевич, дурку не кажи. Я тебе серьезно говорю...

- Та я не шуткую.

- Знаешь, что не приказано НЗ трогать...

- Да що ты ко мне причипився, як репей к бурке. Прямо хорунжий, только эполетов немае...

- Не хорунжий, а командир взвода!

Скулы Захара дрогнули, и он резко отчеканил!

- Пойдешь на конюшню дневалить.

- А не мой черед... - все еще не понимая, куражился казак.

- Вне очереди пойдешь! Понял?

- Это що, наряд? Взыскание? Да ты знаешь...

- Все знаю. За потребу неприкосновенного запаса накладываю...

- Щоб я пошел, щоб мне...

- Пойдешь! Я приказываю... - сухо и повелительно проговорил Захар, наблюдая за каждым движением своего друга. - Не забывай, Филипп, зараз война!

Филипп Афанасьевич мгновенно смолк и, посапывая в усы, дергал их, точно пытался стряхнуть намерзшие ледяные сосульки, как это бывает в лютую зиму. Однако мороз ударил только глубокой ночью, когда дружок Захара Торбы сменился после внеочередного дежурства.

ГЛАВА 2

В октябрьские сумерки полки снялись по боевой тревоге и вышли на большой смоленский шлях.

Торба посмотрел на компас. Светящаяся стрелка показывала, что войска движутся на восток.

В эту ночь конница шла каким-то сумбурным, безалаберным маршем: то стремительной, переходящей в галоп рысью, то медленно, шагом, а то подолгу по неизвестным причинам топталась на месте. Такой неравномерный марш выматывал всадников. Быстро наступала усталость, клонило ко сну.

- Эй, казак! Смотри, коню уши отгрызешь!.. - тыча эадремавшего в бок плеткой, говорил Шаповаленко. - Не вались на один бок, коню спину собьешь, наездник! Пешком топать придется.

- Почему стоим, хлопцы? Не марш, а яка-то хреновина...

По рядам пробежал было недружный смешок и тут же замер. Казаки, видя проходящий мимо людской поток, тревожно переговаривались. По мерзлой земле, скрипя и громыхая, катились брички, солдатские кухни. Ревел скот, повизгивали поросята. Где-то наперебой плакали ребятишки. Вперемежку с обозами и артиллерией, тарахтя пулеметными дисками и котелками, шла пехота.

- Передать по колонне, почему стоим! - раздалось по рядам.

- Делегатов связи в голову колонны, к генералу!

Обгоняя колонну, резвой рысью поскакали связные. По крепкой мерзлой земле дробно стучали копыта, выбивая подковами зеленоватые искры.

Конница снова тронулась, сначала тихим томительным шагом, а потом, обгоняя движущуюся пехоту, стала переходить на неровную, еще более утомляющую рысь.

- Не пыли, кавалерия! - долетели из пеших рядов насмешливые словечки.

- Хорошо им на конях-то!

- Эй, усатый! - крикнул Филиппу Афанасьевичу какой-то солдат. Торопись, дядя, а то немцы усы твои концами на затылке завяжут.

- Шило тебе в бок! Черт твой батько! - крикнул Шаповаленко и, стегнув плетью своего Чалого, поскакал вперед.

На рассвете конница повернула от большака на проселочную дорогу, втянулась в ближайший лес и расположилась на дневку.

Пройдя по жесткому чернотропью шестьдесят километров, неподкованные кони ложились на землю.

- Вываживай коней, не давай ложиться, - приказывали командиры.

- Сдается мне, хлопчики, що мы отходим, - качая головой, грустно проговорил Шаповаленко.

- Похоже, - подтвердил Буслов.

Филипп Афанасьевич расседлал захромавшего на марше Чалого и клочком сухой травы протер ему влажную спину.

- Нет, хлопчики, - не унимался Филипп Афанасьевич, - я больше никуда не поеду. Баста!

- Как это не поедешь? - удивленно спросил Буслов.

- Коня вам оставлю, а сам пешки назад.

- Куда назад? - улыбнувшись и тронув за плечо своего дружка, спросил Торба. Он сам не понимал толком всей лихорадочной спешки похода, но чувствовал, что во всем этом есть какая-то серьезная причина, известная лишь генералу Доватору. Уж он-то, наверное, знал, куда и зачем ведет свои части.

- В партизаны уйду! Точка! - решительно заявил Филипп Афанасьевич. Хай другие втикают. А я воевать буду.

- Да как же ты, милаш, пойдешь в партизаны, когда находишься в регулярных частях Красной Армии? - возразил Буслов.

- Очень просто. Я доброволец! Ты можешь понять или нет? Куда хочу, туда и пойду. Ежели мы будем совершать этакие марши, то, наверное, скоро до Кубани дойдем.

- Может, это стратегический маневр... - заметил Торба.