Сергей Базунов - Михаил Глинка. Его жизнь и музыкальная деятельность

Глава II. Молодость

Поступление в Благородный пансион. – Уроки музыки. – Занятия с оркестром дяди. – Первые попытки композиции и окончание курса в пансионе. – Путешествие на Кавказ. – Поступление на службу. – Первые произведения. – Отставка. – Музыкальная деятельность 1828—1830 годов. – Известность. – Болезнь.

В начале зимы 1817 года семейство Глинки переехало в Петербург. Главною целью путешествия было дать будущему артисту образование более солидное, чем то, какое он мог получить в деревне: мальчик уже входил в возраст и к тому же проявлял недюжинные способности. Таким образом, вскоре по приезде в Петербург он был определен в Благородный пансион при Педагогическом институте, незадолго перед тем открытый.

Ученье, особенно в первые годы пребывания Глинки в пансионе, пошло очень хорошо, только наук преподавалось там что-то очень много: история и география, зоология и языки, в том числе персидский, статистика, математика, уголовное право, даже маршировка и пр. Что же касается профессоров пансиона, то, по-видимому, они представляли из себя довольно смешанное общество, ибо, отзываясь о них вообще как о людях с познаниями и большей частью окончивших разные германские университеты, Глинка дает много слишком нелестных отдельных характеристик. Там был, например, «грубый англичанин мистер Биттон, вероятно из шкиперов», «бойкий француз Трипе», отлично игравший в лапту, прошлым ремеслом которого была мелкая торговля; «злой пьемонтец Еллена» мучил воспитанников маршировкой, о которой сам не имел понятия; далее следуют «всегда несколько полный, весьма неопрятного вида» поляк Якушевич, финн Лумберг и пр. А над всем преподаванием надзирал добрейший субинспектор Иван Акимович Колмаков, «тоже не презиравший даров Бахуса». Нет, несмотря на снисходительное отношение Глинки к Благородному пансиону и его преподавателям, будет, кажется, более правильным сознаться, что в 1817—1822 годах в России «все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь». А кто чувствовал потребность в более основательном образовании, тот пополнял свои школьные познания последующим самостоятельным трудом. Так делал и Глинка, и все лучшие представители тогдашней эпохи.

Что касается музыкальных занятий будущего композитора за время пребывания его в Благородном пансионе, то есть с 1817 по 1822 год, то нужно сказать, что они не могли быть ни систематичны, ни особенно успешны. Правда, биографы говорят, что Глинка брал тогда уроки у Фильда, Цейнера, Карла Мейера и других, и громче всего тут звучит, конечно, имя знаменитого Фильда, – но, к сожалению, автобиография Глинки прямо удостоверяет, что у знаменитого музыканта он взял всего три урока. Таким образом, этот действительно замечательный пианист не мог иметь сколько-нибудь значительного влияния на Глинку. Цейнер, по его словам, усовершенствовал механизм игры нашего артиста, но зато совершенно не умел преподавать теорию музыки. Более других способствовал развитию музыкального таланта Глинки Карл Мейер, и Глинка отзывается о нем в своих «Записках» с благодарностью. В общем же, по собственному признанию Глинки, в это время он мало успевал в музыке. Попытки его учиться играть на скрипке (он брал уроки у известного Бема) тоже не удались; впрочем, скрипка почему-то не давалась ему и впоследствии.

Таким образом, нужно признать, что техника Глинки между 1817 и 1822 годами подвигалась вперед мало. Но на основании этого ничего нельзя заключить о движении его музыкального развития. Не нужно забывать, что он вовсе и не готовил из себя виртуоза, музыкальные же впечатления – вещь гораздо более важная для будущего музыканта-творца – во время пребывания Глинки в пансионе были многочисленны и разнообразны. В это время он стал вхож во многие дома, где занимались музыкой достаточно серьезно и где он слушал и мог изучать классическую музыку Моцарта, Бетховена, Гайдна. Кроме того, он часто посещал концерты и оперу – русскую и итальянскую, – где было немало исполнителей весьма замечательных для тогдашнего времени и где зачастую давалось лучшее из того, что можно было найти в тогдашней европейской музыке. И часто молодой Глинка возвращался откуда-нибудь из театра или концерта совершенно очарованный глубиною музыкальных идей и прелестью музыкальных комбинаций, ему дотоле неизвестных. Все это было, без сомнения, важнее и гораздо нужнее для него, чем хорошо развитая техника.

К этому же времени относится первое практическое знакомство нашего новатора с оркестром, и нельзя не признать, что это последнее обстоятельство было особенно благодетельно для развития таланта будущего композитора. Дело устраивалось так: часто летом Глинка уезжал на вакации домой, а там в его распоряжение поступал готовый дядин оркестр, который к этому времени значительно усовершенствовался. Таким образом, оказывались налицо готовые средства к осуществлению музыкальных попыток и опытов молодого артиста и не было никаких преград для его замыслов и начинаний. Там же он на практике изучил инструментовку, трудное искусство управлять оркестром и – что всего важнее пожалуй – приучался к самостоятельности. Здесь, может быть, кстати будет заметить, что самостоятельность, так резко проявившаяся в последующей музыкальной деятельности Глинки, заметно обнаруживается и в период его ученических годов. Когда принимались чему-нибудь учить Глинку – ничего из этого не выходило; напротив того, достигался успех и самые благие результаты, лишь только он принимался учиться сам. Не указывало ли все это на предназначенную ему в будущем роль самостоятельного и оригинального реформатора отечественной музыки?..

В начале лета 1822 года Глинка должен был окончить курс своего пансиона. Но увы! Учившись первые годы очень успешно, к концу курса он стал заметно пренебрегать многочисленными предметами пансионского преподавания. Разгадка такой перемены очень проста: музыка овладевала душою Глинки все более и более и к концу курса она овладела им вполне. А за три месяца до выпуска он познакомился к тому же с некоей молодой барышней красивой наружности. Нашему артисту в то время было только 18 лет, а барышня кроме красивой наружности обладала еще прелестным серебряным сопрано, понимала музыку и умела петь. Вследствие всего этого Глинка попал в очень затруднительное положение. С одной стороны, нужно было торопиться с изучением статистики, языков, юриспруденции и прочего, а с другой стороны, серебряное сопрано под аккомпанемент арфы (прелестный инструмент, если его употреблять вовремя, справедливо замечает Глинка в своей автобиографии) навевало чувства и стремления совсем особого, отнюдь не пансионного характера. Словом, все эти впечатления расшевелили сердце и воображение молодого мечтателя; они же толкнули его впервые и на путь композиции. Желая услужить обладательнице очаровательного сопрано, он написал вариации на любимую ею тему (C-dur) из оперы Вейгеля «Швейцарское семейство», затем появились вариации для арфы на тему Моцарта (Es-dur) и наконец оригинальное сочинение – вальс для фортепиано (F-dur)[2]. Между тем, три месяца, остававшиеся до выпуска, промелькнули как сон, наступила пора экзаменов, и Глинка, в последнее время сильно подзапустивший все учебные предметы, теперь не знал, что делать. Особенно плохо обстояло дело с математикой, а из уголовного права он, по собственным словам его, «успел выучить только одну статью». Но времена тогда были очень снисходительные, и Глинку, в уважение его прежних заслуг, выпустили из пансиона первым и даже дали ему право на чин 10-го класса.