Станислав Поплавский - Товарищи в борьбе

В тот день в школе, которую я посещал, шел урок арифметики. Учитель, немолодой уже человек с длинными, как у попа, волосами, с линейкой в руке, напоминавшей мне отцовскую розгу, расхаживал по классу, выискивая очередную жертву для истязания.

- Эй ты, мазур, - показал он на меня пальцем, - к доске! - Я уже привык к этому слову, хотя довольно долго не понимал его смысла. Так презрительно именовались в школе все польские ребятишки, украинских называли хохлами, а русских - кацапами, И только Ян объяснил мне потом, что "мазуры" - это жители Мазовии, окрестностей Варшавы.

К слову сказать, этот учитель математики одинаково не любил и русских, и поляков. Не случайно он подался потом в петлюровскую банду и в деревне больше не показывался.

Так вот. Не успел я подойти к доске, как кто-то воскликнул:

- Смотрите, войско...

Все бросились к окнам. Чеканя шаг, по улице шли солдаты в стальных серых касках, в тяжелых, подкованных сапогах. За ними шагали гайдамаки в своих смешных опереточных мундирах - сермягах, перепоясанных широкими ремнями, с короткими тесаками на боку.

Краткий период немецкой оккупации был для меня очередным жизненным уроком. Я видел, как помещики и другие богатеи тепло встречали недавних врагов своей отчизны. В усадьбе Даховского поселился немецкий генерал. В старом господском доме опять забурлила веселая жизнь. Из широко открытых, ярко освещенных окон вновь доносились звуки фортепьяно и песни. Перед шикарными каретами, подвозившими к дому гостей, широко открывались ворота, возле которых день и ночь стоял немецкий часовой, оберегая покой господ.

В Монастырищах, на соседнем сахарном заводе, в деревнях царил террор. Людей арестовывали, били, уводили неизвестно куда. Неумолчно свистел гайдамацкий кнут, раздавались крики и стоны истязуемых крестьян.

Отец стал еще более неразговорчивым. Мать горько плакала, У батрака Поплавского снова не было земли...

Немцы исчезли так же неожиданно, как и появились.

Была ранняя осень. В школе только что начались занятия. Мы во время перемены играли в саду. Вдруг кто-то крикнул:

- Немцы тикают!

Забыв о занятиях, не слушая увещеваний учителей, все вмиг покинули школу. Я с моим новым другом Филиппом, учеником кузнеца, помчался к железнодорожной ветке, ведущей к сахарному заводу. Часто и радостно забилось сердце, когда я увидел вагоны, набитые немецкими солдатами. Из соседних теплушек раздавалось конское ржание.

- Пойдем посмотрим лошадей, - предложил Филипп, такой же страстный их любитель, как и я.

- Идем.

С удивлением я узнал среди немецких битюгов несколько племенных скакунов Даховского. А вслед за тем увидел, что в пассажирский вагон солдаты грузят огромные ящики, сундуки и чемоданы пана.

"Видать, наш пан сошелся с немцами навсегда", - подумал я.

Вдруг солдаты замерли, а офицеры вскинули руки к головным уборам. На перроне появился немецкий генерал, грузный, угрюмый. Рядом с ним шел Даховский, за которым семенила его сестра, панна Мария. Шествие замыкал лакей с несколькими любимыми господскими собаками.

Через несколько минут двери пассажирского вагона закрылись. Загудел паровоз, и поезд, медленно набирая скорость, двинулся на запад.

Домой мы с Филиппом вернулись с "трофеями", подобрав валявшиеся на перроне манерки, шпоры, портупеи и другие предметы амуниции. Аккуратные немцы растеряли все это в поспешных сборах.

* * *

На Украине вновь разгорелась классовая борьба. Кого только мы не перевидели в те дни в нашем Хейлово!

Свирепствовали гайдамаки, бесчинствовали петлюровцы, грабили махновцы, бушевали григорьевцы, глумились над жителями различные кулацкие банды. Красноармейцы в деревню наведывались редко. Они вели тогда тяжелые беспрерывные бои с разномастными врагами молодой Советской республики, в том числе и с войсками буржуазно-помещичьего польского государства.

Однажды в деревню въехал большой обоз. Крестьяне, напуганные бандитскими налетами, попрятались по домам. Прижавшись к оконцу в хате, я пытался подсмотреть, что же происходит на улице.

- Мама! - вдруг невольно вырвалось у меня, - смотри, какие на них фуражки! Это же польские конфедератки.

Присмотревшись, я заметил и красноармейцев с винтовками: через деревню вели польских пленных.

Я выбежал к плетню. Следом вышла и мать. Поляков было несколько сот человек. Начальник конвоя приказал остановить их на отдых. По-видимому, ему нечем было кормить пленных, и он разрешил им разойтись по хатам, предупредив, что сигналом к построению будут три винтовочных выстрела.

Несколько пленных подошли к матери, завязался разговор на польском языке. Мать расспрашивала солдат, откуда они родом, есть ли у них семьи и как они живут без своих кормильцев. Мне хорошо запомнился один молодой солдат, мягкие черты лица которого не могли скрыть ни толстый слой пыли, ни давно не бритая щетина. Он охотно отвечал на вопросы, и легко было заметить, что остальные признают в нем своего вожака.

- Эх, пани, - говорил он, - где же простые люди хорошо живут? Там, где у власти богатеи, хорошей жизни не может быть.

Мать пригласила пленных в дом и выставила на стол все, что у нее было: две буханки хлеба, помидоры, огурцы и кусочек чудом уцелевшего сала.

- Простите, - сказала она, - ничего лучшего нет...

Солдаты жадно накинулись на еду. Разговор все время касался крестьянского житья-бытья. Они высказывали свое мнение о войне, о новых порядках, вводимых красными, говорили о том, что эти новые порядки бедноте по душе. Сказали, что воевать с Советами не хотели и добровольно сдались в плен.

Глубоко в душу запала мне эта беседа. Она окончательно укрепила мое намерение уйти в Красную Армию, несмотря на все запреты отца.

Когда на улице раздались три условных выстрела, солдаты поспешно надели запыленные конфедератки, поблагодарили мать за угощение, попрощались и ушли.

В ту минуту я с горечью подумал, что это, видать, и первая и последняя моя встреча с солдатами страны моих предков. Разве мог я тогда знать, что спустя четверть века в мундире польского генерала буду освобождать их землю из-под фашистского ярма.

...Шел 1919 год. Наше Хейлово только что покинула одна из банд тютюнниковцев. В воздухе еще кружился птичий пух, пахло паленой щетиной: бандиты учинили в селе грабеж, поели кур и поросят. Слышен был плач причитающих женщин. Собравшись возле корчмы, мужики проклинали свою тяжкую судьбу. Лишь детвора, быстро забыв о пережитом, затеяла игры возле пруда.

Вдруг кто-то крикнул:

- Гляньте!

На пригорке показался конник. За ним второй, третий. Их было несколько десятков. Стоя на месте, они, по-видимому, о чем-то совещались.