М. Загребельный - Лев Троцкий

Всех, связанных родственными узами, просто знакомых Троцкого на Кировоградщине репрессировали в 1930-х. Колонию Громоклея уничтожили фашистские захватчики. Сегодня на ее месте голая, без единого камешка степь. До начала 1960-х годов на разоренном яновском еврейском кладбище уцелела одна-единственная надгробная мраморная плита на могиле матери вождя. А затем вандалы прицепили трос к трактору и сорвали надгробие в поисках клада. Не прошло и нескольких недель, как один из них попал под трактор и умер по дороге в больницу, второго убила балка горящего дома.

С 1902 года Троцкий, с небольшим перерывом в 1905–1907 годах (первый, неудачный переворот, суд и побег с этапа на оленях), обитал преимущественно в западноевропейских столицах. Рафинированный литератор, знаток сецессиона и фрейдизма, меломан, он не мыслил утро в Вене без кофейных и папиросных ароматов, утренней свежей газеты и стакана холодной из-под крана воды в «Cafe Central», Herrengasse, 14. Каким образом ему удалось подчинить себе в 1917 году пугачевщину, фронтовиков, крестьян и рабочих? Венцы – писатель Цвейг, художник Климт – удивлялись самому вопросу о возможности революции в России: «А кто ее там совершит? Троцкий из «Cafe Central» за шахматной доской?» Оказалось, именно он и совершит, прогремит. В 1917 году Урицкий заметил в беседе с Луначарским и Мануильским: «Вот пришла великая революция, и чувствуется, как ни умен Ленин, а начинает тускнеть рядом с гением Троцкого».

Троцкий подчинил, повел за собой массы, потому что говорил с ними на одном языке. До восьми лет он рос среди крестьян, сезонных рабочих, на земле, в селе, которое составляло экономическую и социальную основу тогдашней России. Восемь жгучих степных лет с их кульминацией, уборкой урожая, «жнивами», страдой. За ней приходит молотьба на току, за клунями. Мешки с пшеницей заполняют клуни, Бронштейн-старший трудится наравне со всеми, Лев рядом, с селянами. Крестьяне и их сыновья пошли в 1914 году на фронт и за три года кровопролитий утомились и потеряли веру в лозунги «За царя и Отечество!». Им после отречения от престола царя Николая в феврале 1917-го были глубоко безразличны временные полуправительства с их Чрезвычайными следственными комиссиями (ЧК изобрели при Керенском) и парламентами. Троцкий в 1917 году не сомневался, что эти люди мечтают о безоговорочном избавлении от ужасов войны, гнета помещиков, о своем хлебе. Ленин тогда же признался, что он сам голодающие массы воспринимает отстраненно: «О хлебе я, человек, не видавший нужды, не думал. Хлеб являлся для меня как-то сам собой, нечто вроде побочного продукта писательской работы».

Троцкому уходить в люди было ни к чему. Вождя воспитала сельская украинская глубинка: «В мастерской, в людской кухне, на задворках жизнь раскрывалась передо мною шире и по-иному, чем в семье… Многое из тех бесед вошло в сознание навсегда. Многое, может быть, легло в основу моего отношения к современному обществу».

Маленький Лев навсегда запомнил, как пороли провинившихся, арестовывали пришлых батраков за неисправные документы; на его глазах проходили первые в его жизни забастовки. На Херсонщину в жатву на заработки приходило до 300 тысяч «заробитчан» с Киевщины, Черниговщины, Полтавщины. Шли целыми семьями, неделями, пешком, питались буквально краюхой хлеба. До Покрова, около четырех месяцев жили под открытым небом в поле, в дождь укрывались в стогах.

В обед ели постный борщ и кашу, на ужин – пшенную кашу, мяса в хозяйские харчи не добавляли. Лев наблюдал, как иногда жатву прекращали и забастовщики собирались в тени амбаров, ложились животами на холодную землю, загибая вверх черные, все в трещинах ступни, и ждали. Им выносили кислого молока, арбузы, тарань, и они с песней возвращались в поле. Часто из-за обезжиренности снеди (жиры давали скудно и исключительно растительные) тяжко работавшие от рассвета до заката люди повально заболевали куриной слепотой.

Будущий вождь пролетариата представление о фабриках и заводах получил в мастерской, главном месте Яновки. Там ремонтировали сеялки, сноповязалки, нарезали гайки и винты, растирали краски на каменном кругу, отливали медные подшипники, починяли часы, ремонтировали мебель, точили крокетные шары из слоистой акации. Лев до изнеможения вертел колесо токарного станка: «В мастерской я никогда не был без дела». А крокет станет его любимой игрой. Когда подпольщиком в Николаеве, в 18 лет, он без устали печатал листовки на гектографе, уроки яновского ручного труда пошли ему впрок.

Однажды кроху-подмастерье заворожил рассказ крестьянина, пытавшегося найти свое счастье на заводе. В мастерскую заявился туго подпоясанный ременным поясом Игнат в городских сапогах и кожушке с цветной мережкой. День напролет мастеровые внимали сказу о неведомом бытии и задумчиво изрекали: «Известно, завод… Это тебе не мастерская… А много там станков?»– «Как в лесу деревьев». Льву привиделся Игнат в стальном лесу: «Ни вверх, ни вправо, ни налево, ни назад, ни вперед ничего не видать, одни машины». А как в том городе прожить? Харчи, квартира? За все плати? Игнат снисходительно просвещал темных земляков: мол, за все надо платить, но ведь и заработок не тот: «За полгода и оделся трошки, и часы себе купил». Вся Яновка во главе с Давидом Леонтьевичем придирчиво разглядывала часы, передавая из рук в руки. Перед этим бесспорным доводом удачи смолкали.

Оплотом большевиков станут пролетарии в первом поколении, в рядах молодого рабочего класса отсталой страны они найдут себе преданных последователей и слушателей. Ленин, Троцкий, Горький, вожди и идеологи большевиков завлекут их революционным идеализмом, непревзойденным горизонтом грядущих времен, убедят, что путь из сельского захолустья до заводской проходной есть лишь первый шаг покорения мира, самоутверждения, светлого будущего.

Учиться Лев начал в семь лет. Его отвозили в колонию Громоклея, оставляли у тети Рахили. В начальной школе колонии преподавали русский язык, арифметику и Библию на иврите. Азы грамоты мальчик постигал несколько месяцев. Иногда на неделю и больше Лев сам себе назначал каникулы, возвращался в Яновку: «Я начинал продираться через печатные строки. Я списывал стихи… Я писал стихи». Маленького стихотворца родители против его воли принуждали демонстрировать свои таланты перед гостями. Так он получил первый опыт декламации. Он вкусил от дерева познания, чтение открыло новую эпоху в жизни.

Но Одесса лучше. 1887-1896

Осенью 1887 года Лев уезжает в Одессу получать образование. Его приютили двоюродная сестра с мужем, будущим знаменитым одесским издателем. Моисей Шпенцер в свои 28 лет уже пострадал за народнические, толстовские убеждения, поэтому после гимназии дорога в университет была ему заказана. Правда, к марксизму он был безразличен. Когда молодой журналист гостил у родителей Льва, чтобы подлечить на природе слабые легкие, его взору однажды предстала брей-гелевская картина бредущих с вытянутыми вперед руками пораженных куриной слепотой косарей. Он немедленно опубликовал об этом гневную газетную заметку и вынудил отца Льва держать ответ перед земской инспекцией. Естественно, радости от этого Бронштейн-старший не испытывал. Независимость суждений и энергичность помогли Шпенцеру буквально с нуля основать одесское издательство «Mathesis», занимавшееся публикациями научно-популярных сочинений из области физико-математических наук. В трехэтажном здании в Стурдзиловском (ныне Веры Инбер) переулке он также разместил бланкоиздательство, типографию, литографию.