Сергей Реутов - Любовь в объятиях тирана

Потом родился Изяслав, и радости князя предела не было. Вспомнила она тогда прежнего Владимира, как приезжал к ней в Полоцк юношей, как чистый взгляд его горел, как сердце билось гордое, задорное и счастливое…

«А если бы промолчала тогда? Если бы не обидела его? — думала она иногда, глядя, как муж забавляется с маленьким сыном и оба хохочут от души. — Может, и не было бы ничего? Может, и счастливы бы мы были? Вон как Изяславушка любит его — не может душа совсем черной быть, если дитя так льнет… Неужто сама я долю свою изломала?»

Потом в душе снова поднимался гнев и затапливал ее всю. Не забыть страшного дня никогда… Она на земле в уборах разорванных… Отец и братья в растекающейся луже крови… Мать на смертном одре…

А потом вновь жаркие ласки Владимира и веселый смех Изяслава… Сколько она передумала, сколько мучилась, как изводилась, не зная, как жить дальше, и умереть не решаясь. Да и как умереть? Изяслав-то один останется…

А потом Владимир привез себе из похода новую наложницу — черноволосую и черноглазую дочь татарского хана, и забыл жену, и не привечал, а потом и вовсе отправил ее вместе с сыном в собственный терем, подальше от Киева, с глаз долой…

Княгиня вместе с наперсницей гуляла по берегу Лыбеди, посматривала на игравшего неподалеку четырехлетнего Изяслава, любовалась холмами зелеными, собирала цветы полевые.

— Красивый венок получится тебе, Забава, — улыбнулась она. — На игрищах ни у кого такого не будет.

— Полно вам, княгинюшка, — рассмеялась девушка. — Какие такие игрища? Мне бы всю работу переделать да княжича досмотреть…

— Вот тогда и игрища будут, — спокойно ответила Рогнеда, слегка улыбаясь. — Чай, парней красивых и славных и у нас много, и не только в палатах князя Владимира.

— Вот тебе, чудище страшное! — донесся громкий голос размахивавшего мечом Изяслава. — Умри, окаянное!

— Вон человек во весь опор скачет, — сказала Забава, прикрывая ладонью глаза от солнца и пытаясь разглядеть всадника. — Али случилось что? Посмотрите, княгиня, кто едет-то?

Рогнеда обернулась. Всадник летел во весь опор, за ним, словно огромные красные крылья, развевался плащ. Княгиня улыбнулась краешком губ — ей было приятно видеть молодого дружинника. Его нельзя было не узнать — ярко-красную накидку, трепещущую на ветру, знал весь Киев — вышивала ее статному храбрецу богатырю Алеше, отважному в сражении и лихому на пирах, своими руками любимая его нареченная, псковская красавица Алена, воеводина дочь.

Алешка на полном скаку подлетел, из-под копыт коня взметнулось облако пыли.

— Князь едет, княгинюшка! — молвил он, поклонившись. — На охоте был здесь, в ваших лесах. Велел передать, чтобы ждали.

Полные губы Рогнеды дрогнули, брови изогнулись.

— Ах вот как? — произнесла она, и ее глаза сверкнули гневом.

Дружинник терпеливо ждал ответа.

— Великий князь Владимир вспомнил о жене… Вспомнил… — горько повторила Рогнеда, словно про себя. — Не потому, что истосковался, а потому, что поблизости сейчас…

Она повернулась и медленно пошла по тропинке к терему.

Владимир приехал только поздно вечером. Соскочил с белого горячего коня, бросил поводья подоспевшему слуге, поспешил в терем. Рогнеда вышла навстречу, поклонилась. Маленького Изяслава было не удержать: он бросился к отцу и, когда тот подхватил его на руки и поднял высоко вверх, закричал от восторга.

Рогнеда чуть заметно улыбнулась. Было приятно смотреть на высокого, сильного Владимира, всемогущего киевского князя, играющего с ребенком.

Но к ее тихой радости примешивалось и беспокойство: Владимир приезжал к ним очень редко, и в последнее время ей все чаще казалось, что он охладел к сыну. Были у него в Киеве другие заботы, другие женщины, да что там — и другие дети от разных наложниц, а от законного сына он отвык, да к тому же и натянутые отношения с женой большой любви к сыну не способствовали.

— Ну полно, полно, — молвил Владимир, целуя ребенка. — Тебе уж спать пора, время позднее.

Мальчик все еще обвивал его шею ручонками, теснее прижимаясь к отцу, не желая отрываться от него, но Владимир решительно отстранился и передал ребенка жене.

«Истосковался по батюшке, — подумала Рогнеда, и сердце ее сжалось. — А Владимиру все равно… Разлюбил он его, видно…»

Молча пошла она за Владимиром в терем, пытаясь почувствовать, угадать его настроение, а он словно и не замечал ее. И только когда остались наедине в ее светлице и опустился он на ложе, протянул к ней руку, привлек к себе.

— Устал я сегодня… Как же устал я…

Владимир приник к ее губам, и Рогнеда медленно и нежно ответила на его поцелуй. Он оторвался от ее рта и провел губами по прекрасной белоснежной шее. Она глубоко вздохнула, отдаваясь наслаждению, и он покрыл поцелуями атласную кожу ее плеч и груди. Лицо его изменилось от страсти, он крепко, почти причиняя боль, сжал ее волосы, и она, не в силах более сдерживаться, испустила сладостный стон. Медленно, любовно он ласкал ее теплую грудь и живот, потом спустился ниже… Он еле слышно шептал ей ласковые слова, и Рогнеда могла только стонать, чувствуя, как внутри нарастает восхитительный жар.

Его ласки стали напористы, почти грубы, он обжигал ее, вызывая неистовый ответный огонь. Рогнеда задыхалась от страсти, его дыхание опаляло ее кожу, и она почти теряла сознание — опьяненная, ослепленная…

— Какая ты прекрасная, — выдохнул он, впившись губами в ее плечо, и Рогнеда выгнулась дугой и упала на спину, отдаваясь нахлынувшему наслаждению, пока не откинулась без сил рядом с ним, обмякшая и почти безжизненная…

Утомленная и счастливая, Рогнеда приникла к его плечу, вдыхая запах его кожи и наслаждаясь его близостью. Легко коснулась его мускулистой руки, провела пальцами по груди и животу, мягко рисуя ими круги, поцеловала в плечо…

— В следующий раз приеду не скоро, — услышала она в тишине спокойный голос Владимира. — И вы не приезжайте, тут живите.

— Но я и так не езжу в Киев…

— И не езди. Живите здесь до зимы. Зимой решу, что с вами делать.

Оскорбленная и униженная, Рогнеда никак не могла собраться с мыслями. Почему-то из всех чувств осталась только растерянность, а из всех мыслей — что зимой здесь очень холодно, дуют сильные ветры, и летний терем совсем не приспособлен для житья в морозы…

Владимир отвернулся к стене и мгновенно уснул. От него пахло жарким потом и, казалось, самой пылью дорог, которые доводилось топтать его дружине — от Киева до Новгорода и Вышгорода, Корсуня и Полоцка…

«Наверное, опять привез кого-то с собой. Или его татарка — уже хозяйка в палатах? Или еще кто? Говорят, у него наложницы во всех городах, числом до тысячи… А я уж подумала: все как прежде между нами… Так нежен был, так горяч… Нет мне счастья, нет доли хорошей… Всю жизнь он мне поломал…»