Михаил Барро - Мольер. Его жизнь и литературная деятельность

Дела Покленов шли хорошо, а через несколько лет после женитьбы владелец «Павильона обезьян» увеличил свои доходы, приобретя у одного из своих братьев прибыльную и в то же время не лишенную почета должность королевского обойщика и камердинера. Таких обойщиков было восемь. Они исполняли свои обязанности по двое и сменялись через три месяца. На их попечении лежал ремонт дворцовой мебели, а также заботы о декоративной стороне различных придворных празднеств, процессий и прочего. Жалованья полагалось 300 ливров, не считая наградных. Очередь Поклена начиналась 1 апреля, но потом была перенесена на летние месяцы. Должность принадлежала не только тому, кто приобретал ее, но оставалась и за его наследниками: Поклен рассчитывал передать ее своему старшему сыну.

Среди возраставшего в доме Покленов достатка в 1632 году скончалась Мария Крессе. Она давно уже, что называется, «страдала грудью», и наконец эта болезнь свела ее в могилу. Жан-Батист, которому шел в это время одиннадцатый год, лишился, таким образом, забот любящей матери. Поклен-отец, быть может, в интересах семьи, схоронив первую жену, вступил во второй брак, но его выбор на этот раз оказался неудачным. Катерина Флерет, вторая жена его, была сварливая женщина и не замедлила изгнать из семьи Покленов покой и довольство, царившие там при Марии Крессе. Она не любила своих пасынков и падчериц и больше всего старшего, Жана-Батиста, в умных глазах которого видела осуждение мачехи и горячую любовь к покойной матери. Не здесь ли, в этой антипатии к мачехе, коренится начало того искусства, с которым изображал впоследствии Мольер разлад и неурядицы современной ему французской семьи? Вероятно, здесь, как здесь же зародилось, должно быть, и его охлаждение к отцу, а может быть, и первая мысль оскорбленного в своих чувствах ребенка – мысль о другой жизни, вдали от семьи…

Вскоре после кончины Марии Крессе изменилась и внешняя обстановка Покленов. Отец Жана-Батиста купил себе дом на площади большого рынка и переселился туда со всей семьею. Счастливое детство отступало для сына в прошлое, вместе с веселыми комнатами в «Павильоне обезьян»… Четырнадцати лет его отдали в Клермонскую коллегию.

Ремесленники и даже купцы и состоятельные бюргеры того времени не особенно заботились об образовании своих детей. Их учили читать, писать и немного арифметике; дальнейшее и более широкое образование могло лишь повредить ожидавшему их делу, ремеслу или торговле; так наставлял эту среду Савари, автор книги «Le parfait négociant»[1], и перед ним преклонялись. Отсюда естественно возникает для биографа вопрос: кому принадлежала мысль отдать Жана в Клермонскую коллегию, окунуть в этот кладезь мудрости, столь вредной в глазах Савари для торгового сословия? Некоторые думают, что инициатива в этом деле принадлежала Луи де Крессе, деду Жана-Батиста. Но добрый человек, по другим данным, умер гораздо раньше поступления Жана в коллегию. Не сам ли Поклен-отец решил этот вопрос? Он, может быть, мечтал о блестящей карьере для сына, подстрекаемый, кроме честолюбия, еще осознанием даровитости Жана и нерасположения его к наследственному ремеслу. Такие мечты невольно могли возникнуть у обойщика Его Величества, хотя бы издали познакомившегося с преимуществами образованных людей… Как бы то ни было, сын этого обойщика, Жан-Батист Поклен поступил в коллегию, где обучались сыновья графов и прочих сливок французского общества. Клермонская коллегия, впоследствии, при Людовике XIV, – Коллегия Людовика Великого, принадлежала отцам-иезуитам. Здесь, «в стенах школы, – пишет А. Веселовский, – мальчика ожидало несколько новых и любопытных наблюдений. Из узкой семейной обстановки он разом перешел в шумную среду молодежи, где у него вскоре нашлось несколько близких товарищей. Вырвавшись из-под домашнего надзора, он очутился в не менее томительных сетях школьной дрессировки. Шесть-семь монахов-педагогов пытались обуздать шаловливость и горячие порывы школьников и заставить их преклоняться перед святыней науки. Но сами учителя были слишком смешными педантами, благоговевшими перед допотопными авторитетами и щеголявшими лишь риторическою ловкостью в диспутах о вопросах не слишком жизненных и никому не нужных; а та богиня, которой они поклонялись, многомудрая „мать схоластика“ страдала такою же безнадежною анемией, как и ее жрецы. Научиться тут чему-нибудь было невозможно, и Поклен вынес из школы разве что некоторое знакомство с латинским языком, позволившее ему впоследствии переводить прямо с подлинника поэму Лукреция „О сущности вещей“. („Мольер – сатирик и человек“.)

Любознательный юноша, Жан-Батист Поклен не довольствовался мудростью, которую ему предлагали его наставники. Сокращая, по возможности, время обязательного зубрения и на досуге он с жаром предавался чтению попадавшихся ему под руки книг, нередко „запретных плодов“, циркулировавших среди школьников за спинами их блюстителей. Мало-помалу зоркий взгляд юноши, обостренный книжным опытом и беседами с товарищами, начал различать чванливую пустоту наставников. Их напыщенные речи стали казаться ему простою шумихою и чем дальше, тем чаще делались лишь новым поводом для его остроумия.

Монотонная жизнь в коллегии иногда прерывалась домашним спектаклем. Это было своего рода перемирие между наставниками и учениками. На представление всегда ожидали какого-нибудь сановника; необходимо было поэтому не ударить лицом в грязь. Приготовления начинались недели за две, за три, уроки забрасывались, все классы перемешивались без различия возраста и звания. Живой, увлекающийся сын обойщика был, вероятно, впереди всех. Здесь, в этой суматохе, он ближе познакомился с весельчаком Шапелем, с Франсуа Бернье и Гено, а также и с принцем Конти, братом великого Конде. Эти трое последних отличались недюжинным умом: Гено – впоследствии поэт, Бернье – знаменитый путешественник по Азии, а Конти – писатель и янсенист. Кроме этих связей, спектакли в коллегии имели для Поклена и другое значение. Они окончательно выбивали его из той колеи, которую предназначал ему отец, даже и в том случае, если эта колея не обещала в конце концов звания обойщика.

Но возвратимся к спектаклю… На следующий день после него школьная жизнь опять вступала в свои права, педанты-монахи опять принимались за свои схоластические тонкости, а между тем молодежь, раз вырвавшись из этого тумана, погружалась туда с еще меньшею, чем прежде, охотою, особенно Поклен. у него завелось уже развлечение на стороне, за стенами коллегии. Приятель его отца, придворный обойщик Дюбуф, в 1639 году стал председателем в совете общества „Братство страстей Господних“, которое владело театром „Отель де Бургонь“ и отдавало его в аренду другому драматическому обществу. В распоряжении собственников театра оставались по договору только две ложи. Одно из мест в этих ложах благодаря родству с Дюбуфом все чаще и чаще занималось Жаном-Батистом. Театральный мир все сильнее и сильнее притягивал к себе даровитого юношу. Он начинал уже чувствовать проблески своего гения… Сколько лет провел молодой Поклен в Клермонской коллегии? Большинство биографов предполагает, что он учился там пять лет, с 1636 по 1641 год. Последнего класса, „философии“, он, по-видимому, не посещал. Но философия все-таки не миновала его. Школьный друг и товарищ Поклена, Шапель, побочный сын богатого финансового чиновника Люилье, по настоянию своего отца стал брать уроки философии у знаменитого Гассенди. К Шапелю присоединился Поклен, затем известные уже нам Бернье, Гено и новый друг всех троих, Сирано де Бержерак.