Люсьен Лаказ - Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны

Потом, когда председатель повернулся к нам спиной, доктор взял мою руку в подвздошной точке и сказал вполголоса: У вас приступ аппендицита, поняли. И добавил грубым голосом: — Под наблюдение. А потом прошептал по-французски: — Суньте унтер-офицеру двадцать марок и можете быть спокойны. Это сработает… Его подчиненный сидел в соседней комнате и выписывал необходимые бумаги для освобождения от воинской службы. Он записывает для меня следующие спасительные слова: «Временно освобожден от службы; будет ожидать новых распоряжений». Я торопливо кладу в его руку золотую монету, которую он берет без единого слова, после того как посмотрел со всех сторон. У него, похоже, хороший доход.

Последовавшие за этим дни были невыносимы: никто ничего не знал; самые безумные слухи распространились по стране. Все старались ругать пушки, стоявшие по другую стороны Вогез, гребни которых были великодушно отданы противнику политиком, который не пролил ни капли крови для их отвоевания, переложив эту заботу на плечи солдат, которым придется сделать это за него. Но и немцы понесли тяжелые потери в этих боях. Однажды во время прогулок по Кольмару я видел «печальные глаза и опущенные головы» оставшихся в живых солдат элитного прусского пехотного батальона, уничтоженного за перевалом Шлухт.

8 августа после полудня в нашу долину, не видевшую еще солдат, вошли войска 14-го корпуса, которые, казалось, сами не знали, что им тут делать. Нам встретились два заграждения из перевернутых телег, лежавших на дороге, а в ста метрах от поместья — большой драгунский пикет. Унтер-офицер, который им командовал, казался обеспокоенным:

— Нам приказано остановиться тут на всю ночь, в окружении враждебного населения и нам следует опасаться похищений или внезапного налета отряда вражеской кавалерии, спустившегося с этих священных гор… При этих словах он озабоченно взглянул на темные верхушки елей на горизонте.

— Они чертовски храбры, — сказал он, — во всяком случае, они вовсе не трусы, как нам рассказывали, — добавил он ворча.

На следующее утро немцы исчезли, и к восьми часам произошло чудо. Детский крик, крик веселья разбудил все сонные дома, маленькие ножки весело стучали по высоким ступенькам: — Папа, папа, французы!

Вот и они, во дворе фермы, — два молодых человека в небесно-голубых доломанах, похожие на два светящихся пятна в лучах утреннего солнца.

Великий Боже! Прожить целую жизнь в надежде на эту минуту и встретить ее как самую естественную вещь, летним утром, в мирное воскресенье, когда мы отдыхали от обычных работ и ожидали новых событий.

Я бросился во двор, где, не слезая с коней, два конных стрелка жадно пили воду из колодца, их кони на тонких ногах тоже пили большими глотками, устав от долгой поездки. Это были конные стрелки из Весульского полка. Они выглядели праздными, руки в карманах, сабли в ножнах, карабины за спиной, выражая своим видом спокойную уверенность, которая так резко отличалась от поведения немцев, полного тревожного ожидания. Я тем временем не без удовольствия заметил, что они совсем не отвечают на мои вопросы.

Щечный ремень уздечки одного из их коней был разорван, и всадник починил его кое-как, на скорую руку, связав кусочком веревки. Это напомнило мне прекрасное новое снаряжение, которое так поразило меня во Фрейбурге.

Внезапно на дороге послышался топот копыт несущейся галопом лошади.

— Внимание, здесь могут быть немцы!

— Нет, — ответил благодушно один из двоих, — Все немцы отступили в свой лагерь на другом берегу Рейна.

Тогда третий кавалерист спрыгнул возле дверей и сделал знак двум другим, чтобы те присоединились к нему.

Я вышел в деревню; необычное беспокойство царило в сердцах всех жителей долины; на главной улице, во всех улицах и переулках, во дворах беседовали добрые люди, задавали друг другу вопросы, обменивались впечатлениями, бросая взгляд на восток, и удивлялись: странно — эти кавалеристы не могли спуститься с гор, они прибыли из Иксхейма, как хозяева равнины.

Но тотчас среди всех жителей пронесся слух, что над дорогой поднялось облако белой пыли и приближается какая-то темная масса.

— Это наши, — дрожащим голосом воскликнула почтальонша, — это наверняка баварцы!

— Но, послушай, — возразил ее супруг-эльзасец, — ты же знаешь, что баварцы ходят в серых мундирах, в «фельдграу», как и вся немецкая армия.

Это был батальон альпийских стрелков.

— Ого! — говорили наши крестьяне, — ого, вот это солдаты!

Это были солдаты. Они проходили через деревню, в сопровождении служащего мэрии, в темно-синих мундирах и с плоскими фуражками на головах. Люди смотрели на них, не веря своим глазам. Молодые девушки, обычно столь строгие, радостно махали солдатам и смеялись, обнажая белые зубы. Но среди других преобладали чувства удивления и любопытства.

Приблизившись ко мне, служащий ратуши, подмигнув, сказал: — Они разместятся у вас; они уже знают, что вы их хорошо примете.

Я ничего не ответил; этот человек слыл в нашей деревне пронемецким, немцы его даже назначили супрефектом. Я просто послушался и вернулся к себе домой, ведя за собой половину батальона. Я разместил всех офицеров, командиру досталась отдельная комната, а все остальные получили постель если не на кровати, то, по крайней мере, на диване.

Люди разошлись по ферме, отправившись на мельницы и на лесопилку. Я отослал все стадо коров в большой хлев, перестроенный из средневековой монашеской трапезной с высоким полукруглым сводом. Рабочие, которых я попросил убрать ее, вынесли оттуда целые горы мусора.

Все общество собралось в полдень в большой гостиной на первом этаже, обычно закрытой и используемой только в дни свадеб. Там было примерно пятнадцать офицеров, большинству из которых суждено было погибнуть или получить ранения еще до конца этого года.

Когда моя жена в разговоре с командиром сказала, что ее брат служит капитаном резерва в 12-м батальоне альпийских стрелков, командир ответил, что знал об этом, а о нашей семье ему еще раньше сообщили как о вполне благонадежной.

Потом он обратился ко мне:

— Кто, по вашему мнению, представляет собой опасность для нас в деревне? Что вы думаете о мэре?

— Наш мэр — старый врач с симпатиями к Франции. Он, как и многие другие, конечно, лавировал, держался за свое место, но он хороший человек. Я не могу подозревать никого, разве что почтового служащего и особенно его жену, которая немка и патриотка. Не нужно доверять им почту, где у него, возможно, даже есть специальные линии связи.

— Я уже арестовал и его и жену, — сказал командир. Я их допрошу. Я также вызвал кюре, потому что мне донесли, что он германофил и очень влиятелен среди своей паствы.