Анатолий Конаржевский - Десять лет на острие бритвы

— Кто там?

— Свои, откройте. Я Толя, Стася дома?

— Какой там Толя? Я такого не знаю. Наверное, не туда попал!

— Да нет же, я к Станиславу, позовите его.

Дверь открывается, но при виде меня и моей ветхой одежды, моментально захлопывается перед моим носом.

Я опять звоню и говорю:

— Позовите Стасю.

Наконец дверь открывается и на пороге вижу Станислава в ночном халате, все таким же красавчиком. Смотрит он на меня и говорит:

— Что Вам надо от меня?

— Неужели ты не узнаешь меня? Ведь я же Анатолий!

— Как, ты Анатолий? Дай посмотрю как следует на тебя. Вот это здорово! — воскликнул он, наконец узнав меня. — Вернулся пропащий!

Станислав был интереснейшим человеком. Остапу Бендеру было далеко до него. Окончил академию художеств, открыл фотографию в этом доме. Снимались у него высокопоставленные особы, князья, бароны и т. п. Обручился с дочерью сибирского миллионера, но влюбился в дочь дворника нашего дома и женился на ней. Началась война. Он же скрывался на чердаке и в разных местах. Началась февральская революция, его выбирают от трудовиков в Петроградский Совет. В Совете стоит за прекращение войны. Когда временное правительство захотело вывести из Петрограда большевистски настроенные полки, он агитирует Волынский полк не подчиняться этому решению. Сразу после Октября занимает должность помощника коменданта Петрограда.

Способностей у него хоть отбавляй: художник, фотограф, механик, часовщик, архитектор, химик, а самое главное — изворотлив, как угорь. Его арестовывают за присвоение какой-то дворцовой мебели. Он выкручивается, за квартиру не платит долгие годы, выселить почему-то не могут, он безработный, а живет хорошо, ни в чем не нуждается. В Елисеевском магазине берет все, что ему надо, а денег не платит. Он механик на одном из заводов, он строитель в Апраксином ряду, он руководитель бондарной артели, от безработных выбирается в Ленинградский Совет. Хорошо знаком с Зиновьевым, с Кодацким. Организует строительство квартир в больших, высоких подворотнях домов. В 1937 году забирают и освобождают через месяц. В блокаду Ленинграда подрывается на мине в поисках картошки в пригороде.

Таким был этот странный человек, который мог устроить любую пакость своему другу и в то же время снять и отдать последнюю рубашку.

Сняли все с меня, бросили в печку, одели прилично, покормила меня его новая жена — балерина, и я с ними отправился к нашим. Все были живы и здоровы, и жили на канале Грибоедова на углу мостика со львами с золотыми крыльями, напротив знаменитой, часто фигурирующей в кино, решетки губфинотдела.

Дверь открыла домработница и мы прошли прямо в столовую. Все завтракали. Никто, конечно, меня не узнал. Было полное молчание и все взгляды устремлены на меня и Стаею. В их глазах вопрос: «Что это за парень, кто это?» Выцветшие от солнца, почти белые волосы, загорелое обветренное лицо, на вид здоровяк. Так длилось, наверное, около минуты. Станислав нарочно молчал, я тоже. И тут из-за стола с криком: «Толя! Толя! Это ты?» ко мне бросилась на шею сестра Ира. Начался переполох. Целовали, обнимали и говорили: «Жив! Жив! Вот это здорово!» Мама, конечно, пустила слезу, бабушка тоже. Вот так я появился дома. Началась новая жизнь. Учеба в вечерней общеобразовательной школе для взрослых повышенного типа, днем имел случайные заработки чернорабочего, тасканье книг со складов на Думской линии, напротив гостинного двора, на подводы, их разгрузка на Невском в Доме книги. На моих глазах наглядно развивался НЭП. Миллионные заработки поденщика превратились в твердые копейки — 25–30 копеек в день. С каждым днем в гостинном открывались магазины, а в 1924 году там уже блестели сплошные зеркальные витрины, заваленные разнообразными товарами. Дефицит пропал. Рубль стал дорогим, золотым. Отошло время, когда мама приносила зарплату, полученную утром одной покупательной способности, а к вечеру уже обесцененной. И все это произошло за каких-нибудь два года, тогда промышленность, еще вчера почти полностью бездействовала, железные дороги были забиты мешочниками, поезда останавливались между станциями и пассажиры добывали для паровоза топливо. В Поволжье — голод, на юге Украины — голод, на Северном Кавказе — голод. Ни кредитов, ни помощи со стороны остального мира. И не только выжили, но встали крепко на ноги.

А сейчас все есть. И развитая промышленность, и передовая космическая и военная техника, и возможность получения кредитов извне, и всеобщая грамотность, и большой ученый мир, а нормальной жизни нет. Куда ни кинь, везде клин, нет слаженно действующего механизма. Перестройка пока, грубо говоря, развязала языки и антисоветские антиконституционные лозунги на демонстрациях, в частности, в Молдове вроде «Долой диктатуру коммунистов!», «Армию за Днестр — Молдова не нуждается в защите!» или «Октябрьская революция принесла гибель народам». А в годовщину Октября на площади шествуют с черными траурными плакатами и румынскими флагами. Тут, действительно, «перестроились», а власти смотрят на все это и молчат. Все какие-то полумеры. Уступки еще больше настраивают на забастовки.

В сегодняшней ситуации невольно вспоминается НЭП и гениальная ленинская политика, умение держать руль управления по нужному курсу.

Окончил среднее образование в 1924 году. Мечтал быть хирургом, но путевку получил в пединститут.

По молодости считал, что педагогом можно быть и не имея спецобразования, а тут еще в 18 лет женился на сестре одного из первых пролетарских писателей Сергея Семенова, написавшего известный в то время роман «Голод», впоследствии участвовавшего в двух северных экспедициях на «Сибирякове» и «Челюскине».

Губполитпросвет, зная меня по докладу, который сделал на губернской конференции педагогов школ взрослых на тему «О методах преподавания в школе взрослых с точки зрения учащихся», имевший определенный успех, предложил поехать в Новую Ладогу преподавать обществоведение в школе I и II ступени и школе крестьянской молодежи. Так я стал преподавателем. В Ленинград приезжал сдавать зачеты. Упрофсовет вскоре послал на Губернские курсы профпропагандистов. По их окончании Уком комсомола направил на Волховстрой в распоряжение комсомола.

Волховстрой

Я приехал на Волховстрой, когда началась предсъездовская дискуссия. Троцкистско-зиновьевская оппозиция пыталась найти себе сторонников и в комсомольской организации стройки. Но надежды не сбылись. Среди шестисотенного комсомольского коллектива не нашлось для нее помощников.

Будучи секретарем культкомиссии рабочего комитета профсоюза строителей Волховстроя и председателем юнсекции рабочего клуба, мне часто приходилось проводить собрания молодежи и участвовать в них самому. Никогда не забуду наши комсомольские собрания, которые всегда проходили бурно, с большим подъемом, с песнями «Наш паровоз летит вперед, в коммуне остановка», со страстными критическими замечаниями и выступлениями ребят в адрес руководителей стройки и комитета комсомола и в адрес юношеской секции, и нашего экономработника Сережи Баранова. Выступали без записок, кто как умел. Желающих выступить всегда было много, никогда не составлялись списки заранее. Собрания часто затягивались заполночь. Доставалось за отсутствие должной настойчивости в стопроцентном использовании 10 процентов брони-подростков и молодежи, при приеме на работу рабочих, за недостаточную воспитательную работу среди молодежи, за увлечение танцульками, за недостаточную культурно-массовую работу в бараках.