Михаил Лобанов - Мы - военные инженеры

- Понимаешь, друг, нам специалисты нужны: шоферы, механики, слесари...

Наверное, на лице моем появилось такое отчаяние, что Сцепуржинский смягчился.

- Ты приходи завтра. Все равно без командира вопрос никто не решит. Его слово - закон.

- А сегодня его не будет? - набравшись смелости, спросил я.

- Возможно, придет.

- Тогда я лучше подожду.

Усевшись на скамейку в узком коридоре, я твердо решил, что не сдвинусь с места, пока не переговорю с командиром. Первое волнение прошло, и я начал с любопытством посматривать по сторонам. Изредка в комнаты, которые занимал штаб, заходили шоферы с какими-то бумагами. Они исчезали за дверями, а в коридоре оставался запах керосина и масла. Казалось, он постепенно пропитывал и меня, приобщая к этим людям, к новой, незнакомой и тревожной жизни. Только будет ли она? Что скажет командир отряда, какое примет решение?

Томимый ожиданием и неизвестностью, я вновь начал волноваться. Давно уже прочитана стенная газета, изучены плакаты и лозунги. Я просто не находил себе места.

Подошла обеденная пора, а командира все не было. Работники штаба, а их оказалось всего три человека, включая уже знакомого мне Сцепуржинского, проследовали мимо меня с солдатскими котелками в руках. Во дворе я еще утром приметил походную кухню, возле которой возился с дровами невысокий чумазый красноармеец. Вскоре штабисты возвратились в свои "кабинеты", чтобы прямо за письменными столами, накрытыми по этому случаю газетами, расправиться с порцией жидкого супа.

- Может, голодный? Есть хочешь? - спросил меня Сцепуржинский, проходя мимо. - Ну смотри, как знаешь! - усмехнулся он, когда я, стараясь не смотреть ему в глаза, гордо отказался от предложенной порции супа.

Спустя минуту я уже жалел об этом. Правда, можно было сбегать в столовку, располагавшуюся неподалеку, Немного денег у меня было. Но что, если как раз в этот момент придет командир отряда? Придет ненадолго и снова исчезнет на неопределенный срок. Нет, уж лучше набраться терпения и никуда не отлучаться.

Неожиданно послышалась музыка. Не то за стеной, не то этажом выше звучал рояль. Задумчивая мелодия переливалась тихой грустью. Я никогда не слышал ее раньше. Но в кристально чистых, необыкновенно нежных звуках было нечто такое, что брало за душу, волновало, уносило куда-то вдаль...

Мне невольно вспомнилось родное село. Оно раскинулось неподалеку от старинного русского города Арзамаса. Там, на деревенских улицах, поросших травой, на пыльных дорогах прошло мое детство. И хотя оно не было легким и беззаботным, думы о нем всегда приносили радость.

Отец мой был волостным писарем. Должность по тем временам солидная и уважаемая на селе. Крестьяне относились к нему хорошо, по-доброму. Кто, как не отец, мог написать прошение, жалобу, составить заявление в суд на обидчика? Ежедневно приходили к нему односельчане с просьбами, за советом. Отец был не только грамотным, но и довольно хорошо знал законы того времени. Так что слова его и наставления ценились высоко. Иной раз заглядывали к нам соседи и просто так, поговорить о житье-бытье, о том, что нет справедливости на белом свете. С отцом всегда можно было откровенно поделиться и горем, и радостью, и надеждами, и сомнениями. Любили его и за то, что он всегда был справедлив.

Семи лет меня отдали в сельскую школу. А вскоре началась и моя трудовая жизнь. Покончив с уроками и делами по хозяйству, я отправлялся к соседу. В свободное от полевых работ время он кустарничал на дому. Этим занимались многие в пашем селе. Дополнительный заработок был нужен каждой семье. Сосед наш специализировался на изготовлении детских игрушек, которые назывались в наших краях каталками. Мудреного в них ничего не было, но требовалось изрядно потрудиться, чтобы они получились яркими, привлекательными, зовущими. Иначе кто же польстится на них, кто купит на ярмарке?

Мне, конечно, доверяли только черновую работу. По нескольку часов в день простаивал я возле примитивного токарного станка, вытачивая различные детали для каталок. Быстро уставали руки, глаза, затекала спина, которой прижимался к стене. Трудно и в то же время радостно, особенно когда видишь уже готовую, собранную и раскрашенную игрушку и чувствуешь, что в нее вложен и твой труд. В субботу хозяин вручал мне заработную плату за неделю - целых тридцать копеек! Когда сосед наш бывал в хорошем настроении, трудовая неделя завершалась еще и чаепитием с кренделем.

С каким-то особым чувством отдавал я заработанные деньги матери. Она, простая, неграмотная женщина, прекрасно понимала, что такое труд, как достается каждая копейка. Всякий раз, опуская в специально заведенную в доме копилку заработанные мной монеты, она тяжело вздыхала, ласково гладила меня по голове и говорила:

- Вот и ладно, сынок. Молодец! Глядишь, еще маленько накопим и новую рубашку к пасхе купим.

С наступлением весны токарные станки в домах замирали. Все, от мала до велика, выходили в поле. Я обычно работал с дедом Иваном или двоюродным братом. Приходилось и пахать, и боронить, и вывозить на поля навоз.

Но больше всего я любил более позднюю пору - сенокос. На это время мы объединялись с соседями и выезжали в окрестный лес, богатый сочными высокими травами.

Каждой группе по существовавшим правилам выделялась своя лента - так называли у нас участок. Работы на ленте велись коллективно. Вместе косили, сушили сено, копнили его. А потом делили по справедливости.

Ворошишь, бывало, сено граблями, и кажется, будто паришь над землей. Воздух пропитан неповторимым ароматом близкого леса, сухой травы. Урвав минуту, сбегаешь к роднику, глотнешь ледяной воды, бросишься на землю и неотрывно смотришь на медленно плывущие облака. А они похожи на невиданных зверей, волшебные замки. И вот уже кажется, что ты сам плывешь куда-то вместе с лесом, цветами, склонившимися к твоему лицу...

- Мишка, постреленок, куда тебя черти унесли? Вот я тебе сейчас...

Знаю, что дед Иван пальцем меня не тронет и шумит просто так, для острастки, но ведь работать и правда нужно. В пору сенокоса каждый погожий день на счету. Снова берешь в руки грабли, принимаешься за дело. И так от зари до зари.

Особенно памятны мне вечерние часы сенокосной страды. Медленно, точно нехотя, опускается за лес багровое солнце. Постепенно меркнут яркие краски дня. На смену нестерпимому зною приходит благословенная прохлада. Взрослые, намаявшись за день, быстро засыпают в шалашах под назойливый комариный писк, а мы, подростки, где-нибудь поблизости, на лесной поляне, разводим большой костер. Вот тут и начинается самое интересное. Страшные истории, от которых захватывает дух, следуют одна за другой. Так, глядишь, до часу, до двух ночи, а то и до утренней зари. И откуда только силы брались?! Будто и не было трудового дня, будто не ждала нас снова работа. А под конец, когда терял уже свою силу костер, - обязательно хоровод. Плывет, бывало, над лесной поляной тихая, задушевная песня, и чудится нам, что звучат в ней наши мечты о будущем, обо всем хорошем, что только есть на свете... Разве можно забыть такое?