Илья Фаликов - Евтушенко: Love story
Михаил Луконин:
Друг открывает дверь, больной и сильный:«Ух, молодцы какие, что вдвоем!..Шампанское? А я уж лучше водки.Оно полезней…» Он на нас глядит,глядит, и знаю — думает о Волге,которая зовет его, гудит.
(«Обидели…»)Павел Антокольский:
Но вышел зоркий, как ученый,поэт с тетрадкою в руке,без галстука, в рубашке чернойи мятом сером пиджаке.
И это было — боль о сыне,и о других, и о себе,стихи о горести и силе,стихи о смерти и борьбе.
(«1944. Комаудитория МГУ»)Наконец — Ярослав Смеляков:
Он вернулся из долгогоотлученья от нас,и, затолканный толками,пьет со мною сейчас.Он отец мне по возрасту.По призванию брат.Невеселые волосы.Пиджачок мешковат.Вижу руки подробные,все по ним узнаю,и глаза исподлобныесмотрят в душу мою.Нет покуда и комнаты,и еда не жирна.За жокея какого-тозамуж вышла жена.
(«Он вернулся из долгого…»)Писано 15 февраля. Идет второй день XX съезда КПСС. Хрущев вещает. В Отчетном докладе еще вскользь, прикидочно-разведочно, но — как бы услышав это стихотворение и осмелев — через десять дней выдает на-гора тот, роковой доклад («О культе личности и его последствиях»). Ибо в той части общества, которую не надо просвещать с партийной трибуны, роковая тема давно в ходу. Они возвращаются — те, кто выжили, не замерзнув где-то в поле возле Магадана. Оратор ощущает почву под ногами, потому как тот же евтушенковский герой несет эту почву в самом себе:
Пусть обида и лютая,пусть ему не везло,верит он в Революциюубежденно и зло.
Силовые линии слились, связь установлена, партия внимает основному. Можно рубить правду-матку сплеча:
Установлено, что из 139 членов и кандидатов в члены Центрального Комитета партии, избранных на XVII съезде партии, было арестовано и расстреляно (главным образом в 1937–1938 гг.) 98 человек, то есть 70 процентов. (Шум возмущения в зале.) <…> Такая судьба постигла не только членов ЦК, но и большинство делегатов XVII съезда партии. Из 1966 делегатов съезда с решающим и совещательным голосом было арестовано по обвинению в контрреволюционных преступлениях значительно больше половины — 1108 человек. Уже один этот факт говорит, насколько нелепыми, дикими, противоречащими здравому смыслу были обвинения в контрреволюционных преступлениях, предъявленные, как теперь выясняется, большинству участников XVII съезда партии. (Шум возмущения в зале.)
Зал возмущен. Но это — Колонный зал. Страна в общем и целом еще в неведении насчет этого самого культа личности и его последствий. Все только начинается. Пока в белоколонном зале кипят страсти, молодой поэт — будущий трибун и трубач — предается иным чувствам. По-настоящему молодым, почти детским.
Обидели. Беспомощно мне, стыдно.Растерянность в душе моей, не злость.Обидели усмешливо и сыто.Задели за живое. Удалось.
Хочу на воздух! Гардеробщик сонныйдает пальто, собрания браня.Ко мне подходит та, с которой в ссоре.Как долго мы не виделись — три дня!
Смыслозвуковой акцент на «бр»: собрания браня.
Через год его выбросят из Литинститута (и заодно из комсомола, но — временно) как раз после собрания, на котором он вступится за роман Дудинцева «Не хлебом единым». Да и с дисциплинкой неважно.
Какой год! Всё внавал, вперемешку. Телеграф стучит. В висках.
Сев идет — уже завершили сев яровых культур Крымская область, южные области Казахстана, посеяли хлопок киргизские хлопководы, в Кустанайской области нынешней весной колхозы и совхозы посеют четыре миллиона семьсот тысяч гектаров зерновых культур.
Мелькают американские звонкие имена. Художник Рокуэлл Кент (его девиз «Пусть голуби совьют гнездо в шлеме воина!»), певец Поль Робсон (замечательный лингвист к тому же).
Телевидение — в Угличе: 205 км от Москвы! Трансляция футбола — в Угличе!
Турнир в Гастингсе В. Корчной (СССР) — Ф. Олафссон (Исландия).
Директивы XX съезда по шестому пятилетнему плану, — шестую пятилетку выполним на базе преимущественного развития тяжелой промышленности, построим в течение 1956–1960 годов атомные электростанции общей мощностью 2–2,5 миллиона киловатт.
Десятилетие провозглашения Албанской Народной Республики, десятилетие провозглашения Венгерской Республики.
Поэт Евтушенко мается, сомневается, блуждает в тумане неопределенности.
И в давней, давней нерешенности,где столько скомкано и спутано,во всем — печаль незавершенностии тяга к новому и смутному.
(«Работа давняя кончается…»)Впрочем, тут же спохватывается, играет мускулами:
Все на свете я смею,усмехаюсь врагу,потому что умею,потому что могу.
(«Я сибирской породы…»)Между прочим, ему с самого ранья жизни мнится некий соперник, объект тревоги и открытой опаски:
Не знаю я, чего он хочет,но знаю — он невдалеке.Он где-то рядом, рядом ходити держит яблоко в руке.………………………Но я робею перед мигом,когда, поняв свои права,он встанет, узнанный, над мироми скажет новые слова.
(«Не знаю я, чего он хочет…»)В том же духе годом раньше уже написано стихотворение «Зависть».
Завидую я. Этого секретане раскрывал я раньше никому.Я знаю, что живет мальчишка где-то,и очень я завидую ему.Завидую тому, как он дерется, —я не был так бесхитростен и смел.Завидую тому, как он смеется, —я так смеяться в детстве не умел.……………………………………Но сколько б ни внушал себе я это,твердя: «Судьба у каждого своя», —мне не забыть, что есть мальчишка где-то,что он добьется большего, чем я.
Кто тот мальчишка? Имя, пароль, адреса, явки? Вознесенский? Высоцкий? Бродский? Чухонцев? Их еще нет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
