Шарль Азнавур - Прошлое и будущее

Несмотря на грузинский паспорт отца, родителей преследовали, но им удалось отплыть из Стамбула на итальянском судне. Мама уже поднялась на борт, когда какой‑то дотошный военный, заслышав ненавистную речь, преградил отцу дорогу, игнорируя его паспорт. На помощь пришел капитан корабля, он закричал, что судно является международной территорией и никто не смеет запретить пассажиру подняться на борт. Однабогатая американка армянского происхождения предложила оплатить дорогу всем беглецам, которым удалось избежать гибели и попасть на судно. Корабль вышел в море, увозя армян и греков в Салоники, где появилась на свет моя сестра. Родители, испытывая благодарность к Италии, назвали ее Аидой — именем героини итальянской оперы, но на самом деле египетским. Прошел год, и, едва успев выучить греческий, родители с сестрой на руках и «американской мечтой» в голове прибыли в Париж. По всей видимости, ехали они через Марсель, где им выдали нансеновский паспорт, нечто вроде вида на жительство, который надо было регулярно возобновлять. А дальше потянулись дни ожидания в посольстве Соединенных Штатов в надежде получить визу, ту самую знаменитую визу, которая позволит добраться до «земли обетованной», страны неограниченных возможностей, где каждый может попытать счастья и, возможно, стать богатым и знаменитым.

Апатриды

Все вокзалы, как близнецы, похожи.Все порты навевают тоску.Все дороги сходятся в однуДорогу, ведущую в бесконечность.В сутолоке жизни Всегда найдется человек,На чьей руке нет линии удачи.Ему и суждено стать эмигрантом.

«Вы хотите эмигрировать в США? У вас там есть друзья, родственники, деньги? Какую религию исповедуете? Говорите ли по — английски? Придется подождать, квота на армян в этом году исчерпана. Заполните формуляр, вам дадут знать, когда вы сможете уехать — если ваши документы будут одобрены, of course[8]».

Год ожиданий в тесной квартирке на бульваре Брюн, год надежд и лишений, стояния в бесконечных очередях у префектуры полиции. Год трудностей в общении: на армянском языке в Париже не говорит никто. «И потом, армянин, это что? Так вы русские, евреи или арабы? Если нет, то кто? Апатриды с нансеновскими паспортами? То есть люди без родины, иными словами, чужаки, которым мы оказали любезность, приютив в своей стране! Отлично! Тогда чувствуйте себя как дома, подождите, садитесь на скамью рядом с остальными и заткнитесь, вас вызовут. У нас тут в префектуре есть дела поважнее, чем проблемы неимущих. Ваша жена беременна? Ну и что, она не единственная беременная на свете…» И, бац! — перед вашим носом захлопывается окошко. Приходите завтра, и снова завтра, и так до бесконечности в течение многих недель, потому что каждый раз не хватает какого‑нибудь документа, свидетельства, печати, и все начинается сначала.

Но Париж так красив, особенно весной. И важнее всего на свете то, что, кроме служащего префектуры, есть милые и понимающие соседи, есть и другие эмигранты — евреи, поляки, итальянцы, русские и, конечно же, армяне. Все поддерживают и понимают друг друга, обмениваются информацией, оказывают друг другу помощь. В конечном счете мы все гребцы на одной галере!

Долгожданная виза наконец прибыла, но родители уже не хотели уезжать. Мать была на сносях, да и страна им нравилась. Отец зарабатывал пением на балах и вечеринках для эмигрантов всех национальностей. Он хорошо пел на русском и армянском языках. Вскоре пришлось искать клинику, в которой можно родить за умеренную плату. Я явился на планету Земля 22 мая 1924 года в клинике Тарнье, что на улице Асса, с опозданием на две недели. Здесь все, как на сцене: зрители должны с нетерпением ожидать твоего появления! «Как вы его назовете? Шанур? Как вы сказали, Шанур?» Это было уже слишком, санитарка не знала, что и подумать. «Ладно, Шарль вам подойдет? Это как‑то более цивильно. Ну, соглашайтесь, пусть будет Шарль…» Вот повезло! Если бы эта санитарка знала, чем все, кончится, то заявила бы авторские права на мое имя, еще, одной выплатой больше! Уф! Дешево отделался.

Только через три дня — ведь надо было отпраздновать событие — Миша отправился в мэрию заявить о рождении Шарля. Хорошо еще, что он вообще об этом вспомнил! Дело в том, что, заполняя удостоверение личности иностранца, отец забыл фамилию мамы, Багдасарян, и вписал в нее первое, что пришло на ум — Папазян. Моя бедная мама сказала: «Спасибо, тебе удалось похоронить моих родителей дважды!» Есть фразы, которые остаются в памяти навсегда…

Он заберет твои поцелуи,Он заберет твои ласкиИ похоронит насВо второй раз.

Увеличившись с моим появлением, семья состояла теперь из отца, матери, моей сестры, маминой бабушки — единственной оставшейся в живых из родственников по материнской линии, и меня. Мы обосновались в двадцатиметровой комнате на третьем этаже дома с меблированными квартирами на улице Месье — ле — Принс, 36, в самом сердце Латинского квартала. Хозяевами его были месье и мадам Матье. У нас было темное помещение с «ванной комнатой» в углу, состоявшей из колченогого комода, на котором стояли таз и кувшин с водой. Тут же за занавеской было нечто вроде алькова, в нем — кровать моих родителей. Ложась спать, они задергивали занавеску, «как в театре». О какой личной жизни тут можно говорить! Прабабушка спала на продавленном диване, а мы с сестрой валетом на складной металлической кроватке, которую раскладывали по вечерам. Украшением комнаты — и каким украшением! — служила печка фирмы «Годен», исполнявшая функции обогревателя и плиты. Воду набирали на лестничной клетке, туалет был этажом выше, сплошная роскошь и комфорт! Комната была настолько мала, что однажды Аида села на плиту. К счастью, ожоги оказались не слишком серьезными. Играли мы на лестничной клетке, где стоял старый, видавший виды диванчик из бистро, обитый чертовой кожей. Помнится, мы с отцом часто располагались там, словно в своей гостиной, и с наслаждением жевали то, что между собою называли «американской резинкой».

Стоп — стоп! Не будем торопиться. Речь‑то идет обо мне. Так на чем я остановился? Ах, да! И вот появляюсь я и подаю голос… пока что бесплатно. Я кричу, я ору, и происходит все это в квартирке в VI округе Парижа, о которой я говорил. Голос мой не взволновал никого, кроме матери, и это был первый провал, за которым последовали многие другие. Но та пара оплеух уже из «другой оперы», я еще успею рассказать о них.

В то время наш дедушка по отцовской линии, которого сестра Аида прозвала «Азнавор — баба», и прозвище это сохранилось за ним до самой смерти, итак, наш дедушка, в сопровождении любовницы, пышнотелой пруссачки, которая отбила его у жены и детей, тоже перебрался в Париж. Зачем? Нетрудно догадаться: чтобы сбежать от жены и посторонних взглядов, ведь он занимал завидную должность шеф — повара при губернаторе Тифлиса, столицы Грузии. А еще затем, чтобы не затевать развод, по тем временам дело трудное и не очень уважаемое. И, наконец, без сомнения еще и по той причине, что революционеры — коммунисты заставляли прислугу богатых и знатных сограждан мыть улицы под градом оскорблений и насмешек. Так или иначе, но, отплывая во Францию, парочка объявила себя мужем и женой. Это упрощало все проблемы. Как им удалось «приземлиться» в нужном месте и разыскать нас? Ответа на этот вопрос не знает никто. Не будучи армянами из Турции, они оказались в привилегированном положении, и им не пришлось испытать убийственные гонения прихвостней власти младотурков. Должно быть, Азнавор — баба имел объемистую кубышку, потому что, едва успев обосноваться в Париже, стал владельцем заведения, которому дал название «Кавказский ресторан». Это был один из первых ресторанов русской кухни во Франции, и находился он на улице Шамполион, 3, в двух шагах от Сорбонны. Открытие ресторана день в день совпало с моим появлением на свет божий. То есть я родился, можно сказать, на ресторанных задворках.