Елена Мищенко - Русская муза парижской богемы. Маревна

Парижские кафе… Это не просто место, где можно выпить чашечку кофе. Кафе – неотъемлемый атрибут жизни парижан. Там встречаются друзья, это – своеобразный клуб, где назначают встречи. В маленьких уютных кафе сидят часами и просто разговаривают, пишут стихи, заключают сделки. Почти у каждого парижанина есть «свое» кафе. Строки Ильи Эренбурга: «Я сидел, как всегда, в кафе «Ротонда» на бульваре Монпарнас перед пустой чашкой и ждал, пока придут мои друзья», – абсолютно точно отражали сущность жизни парижской богемы 20-х годов.

Старые парижские кафе могут похвастаться своей историей, знаменитыми посетителями. Но, пожалуй, одно из них имеет самую оглушительную историю, это – легендарная «Le Rotonde» («Ротонда»). Ее адрес – 105 Boulevard de Montparnasse. Это настоящая Мекка для тех, кто хочет увидеть место, где родилась и созрела живопись европейского авангарда.

Минуло вот уже 90 лет с того времени, как толстый и добродушный кабатчик Пьер Либион выкупил маленькое бистро на углу бульваров Распай и Монпарнас. Тогда он и не подозревал, что его приобретение, которое он назвал «Ротонда», станет приютом талантливых людей, поэтов и художников, чьи имена войдут в историю мировой культуры.

В то время анисовая водка стоила пять су, а легкий завтрак – десять. «Папаша Либион», как его называли завсегдатаи, был человеком добрым. Относясь вначале недоверчиво к разношерстной толпе своих посетителей, он впоследствии даже полюбил их. «По крайней мере, с ними не скучно», – говорил он. Монмартр постепенно выходил из моды, художники искали себе новое пристанище. Одним из первых Монпарнас облюбовал Пикассо, за ним потянулись и другие: Шагал, Кандинский, Леже, Брак, Ларионов и Гончарова, Штеренберг, Паскин. Полюбила «Ротонду» и Маревна.

«В холодные, короткие и часто голодные зимние дни мы все околачивались в «Ротонде», – вспоминает она. «Что еще было делать? Куда идти? Сюда приходили все. Нас встречала приветливая улыбка и неизменное: «Как поживаешь, малыш?» папаши Либиона. Мы согревались горячим кофе с croissants, говорили о выставках и об искусстве, которое не исчезало и (вместе с несколькими сумасшедшими покупателями) помогало нам выжить».

Кто только не бывал в «Ротонде»! Ее стены можно выложить мемориальными плитками. Перечисление имен завсегдатаев «Ротонды» повторит страницы энциклопедии истории искусств.

Здесь чернокудрый красавец Амедео Модильяни, одетый в живописные лохмотья, громко декламировал строки из дантовского «Ада». Он делал портреты почти всех посетителей «Ротонды». Для друзей – просто так, на память, для прочих – в обмен на горячий обед или рюмочку перно. Поражала пестрота нарядов, обычаев, акцентов. Японский художник Фуджита выделялся своим домотканым яркокрасным кимоно, Диего Ривера – огромный, бородатый, не расставался со своей знаменитой тростью, украшенной ацтекскими фигурками. Скульптор Цадкин приходил с огромным догом прямо из мастерской, в рабочей спецовке. В самом темном углу всегда можно было встретить Кременя и Сутина. Сутин всегда был угрюм, насторожен, здесь, в «Ротонде», он старался учить французский язык. Можно ли было предположить, что о полотнах невысокого тщедушного иммигранта из еврейского местечка Смиловичи будут мечтать лучшие музеи мира?

Описывая атмосферу того времени, Илья Оренбург напишет: «Мы приходили в «Ротонду», потому что нас влекло друг к другу. Мы тянулись друг к другу, нас роднило ощущение общего неблагополучия. Здесь все были знакомы друг с другом. Все бедны, талантливы и одиноки. Однажды Алексей Толстой послал открытку в кафе, поставив вместо моей фамилии «Au monsier mal coiffe» – «плохо причесанному господину», и открытку передали именно мне».

Тогда в этом дешевом парижском кафе молодые голодные гении, упрямые в своем желании создать новое искусство, новый мир, спорили, влюблялись, произносили горячие вдохновенные речи. Среди постоянных посетителей «Ротонды» были и русские анархисты. Частенько захаживал сюда и Владимир Ульянов-Ленин, он любил играть с Троцким в шахматы. Именно здесь, в «Ротонде», Макс Волошин, который был хорошим другом Маревны, как-то сказал ей:

– Маревна, я хочу представить вам легендарного героя. Я знаю ваш интерес ко всему необычайному, к необыкновенным людям. Этот человек – образец всяческих достоинств. Вам он очень понравится.

Этим человеком оказался ни кто иной, как Борис Савинков. «Поначалу Савинков не понравился мне совсем, – пишет Маревна. – Он производил впечатление обособленного, замкнутого и гордого человека. Его хорошо знали в России, и слава не оставляла его в Париже. Светские дамы преследовали его, как могли, и меня это поражало». Маревна, с присущей ей точностью, дает словесный портрет Бориса Савинкова, отмечая его легкие морщины вокруг глаз, его пронзительный, ироничный взгляд. Он всегда был подтянут и постоянно ходил в черном котелке и с большим зонтом, висевшим на левой руке. В «Ротонде» и в других местах его называли «человек в котелке». Однако постепенно неприязнь исчезла, и они подружились. Савинков и его жена помогали Маревне, буквально спасая ее от голода и жестокой депрессии в тяжелое для нее время.

В январе 1914 года Маревна получила телеграмму от своего дяди. Он сообщал о смерти отца. Это был тяжелый удар для молодой художницы. Она осталась совсем одна, без поддержки, без единственного родного человека. Скупые слова на голубом телеграфном бланке сразили ее. Она вчитывалась в них, не в силах поверить в произошедшее. Она не могла себе представить, что отец внезапно уйдет из ее жизни, не повидавшись с ней, не сказав прощального слова. Для Марии это было страшным потрясением. Горе раздавило ее.

Посылка от отца, которую получила Маревна, оказалась отосланной из Тифлиса накануне его кончины. Это была ежемесячная небольшая сумма денег и кавказские лакомства – сыр, халва, сухофрукты. Отец прислал также чудесный ковер и свою белую чесучевую накидку, о которой Мария мечтала. Увидев ее, она разрыдалась. Пока был жив отец, Мария ощущала, что она не одна на белом свете. С его кончиной начался новый этап в жизни молодой художницы, который потребовал от нее огромного мужества, жизненных сил.

И вот тогда в ее судьбу вошел человек, резко изменивший ее мир, принесший ей счастье любви и боль невосполнимых потерь.

ДИЕГО РИВЕРА – «ДОБРОДУШНЫЙ ЛЮДОЕД»

С началом войны жизнь в Париже весьма осложнилась. Немногочисленные и ранее, покупатели живописи совсем исчезли – было не до картин. Жизнь в «Ротонде» изменилась, многие завсегдатаи шумного парижского кафе ушли на фронт, записались в Иностранный Легион. Остались те немногие, которых признали непригодными для фронта по медицинским причинам. У Модильяни был обнаружен туберкулез, у Сутина – язва желудка, был поврежден левый глаз.