Василий Макарович - Михаил Вячеславович Гундарин
Е.П.: Жаль, если не будет. Впрочем, все государства терпеть не могут своих сепаратистов.
Уже для Ядринцева было несомненно, что первоначально русское население Сибири формировалось и пополнялось двумя категориями людей: теми, кто был настолько социально активен, что не мог сидеть на своём клочке земли, «под барином», и рвался к чему-то большему, и теми, кому «сибирский транзит» был любезно предоставлен государством – опять же, за их чрезмерную активность.
Третьим составляющим элементом народа Сибири, как вы видите на опыте моей родословной, стали местные жители. В большинстве своём они охотно ассимилировались с пришельцами – культурно, религиозно и лично. Оттого у сибиряков сплошь и рядом просвечивает в лицах нечто иноземное, а обладатель ФИО «Иван Иванович Иванов» частенько оказывается, например, стопроцентным якутом.
…он пожирает
Очами чудные красы.
Тунгуски чёрные власы
Кругом повиты оргуланом;
Он, разукрашенный маржаном,
На стройном девственном челе
Горит, как радуга во мгле.
В её устах не дышат розы,
Но дикий огненный ургуй
Манит любовь и поцелуй.
Это стихотворение сибирского поэта по фамилии, что характерно, Баульдауф тоже приведено Ядринцевым.
М.Г.: А вот цитата из его «Сибири как колонии» – ну прямо как сегодня написано:
В настоящее время много говорят о вывозе сибирских богатств, о сбыте их вне её пределов путём улучшения путей сообщения, но не мешает подумать и о том, к чему послужит этот вывоз при нерациональных и хищнических способах эксплуатации – к чему, как не к окончательному расхищению, истреблению и истощению последних запасов и произведений природы. Истощение это замечается на каждом шагу: это видно в выгорании лесов, в истреблении зверя, в вывозе сырья и в истощении почвы.
Тут всё китайцев обвиняют, что они сибирский лес рубят и вывозят, а если верить Ядринцеву, для грабежа Сибири никаких китайцев не надо, столичные деятели справляются запросто.
Так во все времена и было. Поэтому желающих поговорить о большей самостоятельности Сибири всегда хватало. Между прочим, идеи Ядринцева и Потанина не пропали даром: их последователи активно трудились на ниве культуры и просвещения всё начало XX века, один из идейных «областников» даже возглавил независимое сибирское правительство после революции. Но был быстренько свергнут Колчаком, установившим диктатуру. А мечта о независимой Сибири, казалось, была так близка к осуществлению!
Е.П.: Так и после революции идеи областничества не пропали: Леонид Мартынов вместе с группой товарищей за них и загремел. Правда, отделался ссылкой; времена были ещё сравнительно вегетарианские. Но как интересно: в 1927 году молодые омские поэты создают тайную литературную группу «Памир», главной задачей которой заявлена борьба с «партийным руководством литературной Сибирью», а политическим идеалом – независимая Сибирь. Почему «Памир»? Название группы предложил Мартынов: вершины Памира мыслились как граница при развитии Сибири на Юг, выходе на прямые контакты с Азией. Пусть, мол, Россия общается с Китаем и Индией – через нас, сибиряков!
В те годы написано его знаменитое стихотворение, которое среди сибиряков популярно и до сих пор; я его помню с юности:
Не упрекай сибиряка,
Что он угрюм и носит нож —
Ведь он на русского похож,
Как барс похож на барсука.
Не заставляй меня скучать
И об искусстве говорить —
Я не привык из рюмок пить,
Я буду думать и молчать.
Мой враг сидит в конце стола,
От гнева стал лицом он сер.
Какой он к чёрту кавалер —
Он даже не видал седла!
Я у него покой украл?
Не запрещает наш закон —
Чужую нежность брать в полон
И увозить через Урал.
М.Г.: Бог весть, знал ли это стихотворение Шукшин… Но его Разин ведь как раз прикидывает: не податься ли в Сибирь, чтобы спастись там от царских слуг и повторить судьбу Ермака? Процитирую Шукшина:
Сибирь для Разина – это Ермак, его спасительный путь, туда он ушёл от петли. Иногда и ему приходила мысль о Сибири, но додумать до конца эту мысль он ни разу не додумал: далеко она где-то, Сибирь-то.[3]
Это как раз про Разина, в его духе – и нож за поясом, и украденные – взятые в полон – девицы…
И для Шукшина Сибирь становится, особенно под занавес жизни, местом, куда неплохо бы вернуться в конце концов (хотя и едва ли реально). А в начале жизни – наоборот, надо оттуда вырваться.
Е.П.: Он и мне это говорил: мол, тебе надо уезжать из Красноярска. Три пути-дороженьки – выбирай любую: или посадят за длинный язык, или сопьёшься, или, что хуже всего, станешь комсомольским писателем, будешь сочинять романы о том, как это замечательно – ГЭС в тайге строить. Мне кажется, что он и к бегству молодёжи из деревни относился очень и очень хладнокровно, как к чему-то естественному и неизбежному. Они хорошие, это их потом город портит.
М.Г.: Одно дело – уехать, другое – проделать обратный путь. Но важно то, что в принципе обратный путь возможен, что – есть куда возвращаться. Об этом же писал и сам Шукшин в поздней статье «Слово о малой родине» (1974):
Я живу с чувством, что когда-нибудь я вернусь на родину навсегда. Может быть, мне это нужно, думаю я, чтобы постоянно ощущать в себе житейский «запас прочности»: всегда есть куда вернуться, если станет невмоготу. Одно дело жить и бороться, когда есть куда вернуться, другое дело, когда отступать некуда. Я думаю, что русского человека во многом выручает сознание этого вот – есть ещё куда отступать, есть где отдышаться, собраться с духом. И какая-то огромная мощь чудится мне там, на родине, какая-то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы обрести утраченный напор в крови. Видно, та жизнеспособность, та стойкость духа, какую принесли туда наши предки, живёт
