Илья Штемлер - Звонок в пустую квартиру

— Слушай, Израиль, — сказал Бедекер, хитро вглядываясь в мои бумаги. — Тут объявился твой однофамилец, писатель Илья Штемлер. Получил премию газеты за рассказ. Не родственник ли? И рассказ о геологе, а?

Я обомлел. В свое время молодежная газета «Смена» проводила конкурс на лучший рассказ 1959 года. Конкурс под девизом — стало быть, объективный. Я послал рассказ «Разговор с уведомлением», написанный еще в Сталинграде, — я еще вернусь к истории этого рассказа. Девиз выбрал «Серебристая цапля», запечатал в конверт и послал отдельно от пакета с рассказом. И вот пожалуйста — итог.

— Ну что? — продолжил Иван Яковлевич Бедекер тоном следователя. — Родственник или однофамилец? А может быть, ты сам сочинил?

Я признался.

— Так я и думал, — втянул воздух горбатым носом Иван Яковлевич. — Ты что же? Здесь — Израиль, там — Илья. Народ должен знать своих героев! Выбирай одно. Хочешь анекдот? Рабинович надел нательный крест и пошел в баню. Народ ему советует: «Рабинович! Или сними крест, или натяни трусы. А то разночтение получается…» То-то. Кстати, что Илья, что Израиль — корни одни…

— Между прочим, Иван тоже вроде не исконно чистое имя, — съязвил я. — Из того же корня.

— Иоанн! — Бедекер поднял палец к потолку. — Разница! Да, вышли мы все из народа, дети семьи трудовой, — пропел он, направляясь к двери, на пороге остановился: — Слушай, тебя переводят отсюда. В Пулково, в гравиметрическую лабораторию. Повышают. Знаешь, нет? А жаль. Привыкли мы к тебе. Может, и меня пропишешь в каком-нибудь рассказе. — Он вышел навстречу собачьему визгу и лаю.

— Ура! — крикнул я в голос и развернул газету.

В лесной тишине деревянного дома тренькнуло стекло. Сыто покоилась на козлах гондола авиационного магнитометра М-13… Я пробежал глазами шапку рассказа. Хоть пляши! Первой, о ком я подумал, была Кира Успенская. И показал язык… Как раз на прошлой неделе, в обед, я поднялся в издательство «Советский писатель», что размещалось на третьем этаже Дома книги. Привело меня туда желание попасть в Литературное объединение. Но строгая молодая женщина, секретарь ЛИТО Кира Успенская, перелистав мои рукописи, сказала, что «не по Сеньке шапка», что в их ЛИТО допущены люди одаренные, высокой литературной пробы, а мне, судя по всему, надо испытать себя где-нибудь в менее профессиональном месте, скажем, пойти в ЛИТО при журнале «Нева» или при библиотеке Маяковского. Я обиделся, ушел… И вот теперь-то я утру им нос…

Позднее я подружился с Кирой, она оказалась славным, доброжелательным человеком. Но историю ту не вспоминали…

Лаборатория находилась в подвале гостиницы при Пулковской обсерватории. Дежурная гостиницы вызывала меня к телефону: «Штемлера из подвала!» Завод арендовал подвал совместно с Институтом геологии. Пулковский холм был выбран в связи с относительно устойчивым сейсмическим фоном, необходимым для наладки чувствительной гравиметрической аппаратуры, детищем института. Так что подвал делила заводская бригада вместе с учеными. Там я и познакомился с Георгием Сергеевичем Васюточкиным — невысоким, худощавым, с тонким болезненным лицом, отмеченным серыми глазами и удлиненным носом над узкими смешливыми губами, — человеком одаренным и сведущим во многих областях. Его тихий, интеллигентный говор вгонял в оцепенение двух заводских алкашей-механиков, у которых из частей речи сохранились лишь предлоги и союзы. Но механики они, Вовшин и Зейц, были отменные. Я и раньше наблюдал этот феномен — при определенном пороге опьянения руки моих механиков отлично справлялись с ювелирной работой. Трезвым это им не всегда удавалось, возможно, по причине скуки. Перевалив же этот порог, они нарабатывали сплошной брак. Однако определить его в граммах водки я не мог, как ни старался…

Васюточкин был разносторонней личностью. Знаток поэзии Серебряного века, он обладал феноменальной памятью, вкусом, разговаривал по-английски, слыл теоретиком классического джаза, коллекционировал все, что касалось этого искусства, а подобное для казенного времени шестидесятых годов расценивалось не только каким-то эпатажем, но и в некотором роде вызовом системе. Васюточкин был скрытен, тих и скромен. Надо отметить, я отношусь к слишком уж скромным людям с некоторым подозрением. Не раз убеждался в остроте их зубов, ядовитости языка и хамелеонности натуры. Так что не особенно стремился к сближению с ним — работали мы в разных углах просторного сырого подвала. Но однажды на какой-то полуофициальной джазовой тусовке в Доме культуры пищевиков, к своему изумлению, узнаю в тщедушном лекторе нашего Георгия Сергеевича.

Подтверждая наблюдение, что мужчины невысокого роста, худощавые, подвижные, ничем не приметной наружности (за исключением глаз) добиваются в жизни гораздо большего, чем видные и авантажные, Георгий Сергеевич не раз удивлял всех, ловко проворачивая, казалось, безнадежные дела. Его группа занималась разработкой макета квантового магнитометра, и позарез были нужны несерийные элементы для оптического канала. А год стоял 1962-й. Время суровых правил секретности, время наказаний без преступлений. История о том, как Георгий Сергеевич без сверхдопуска проник в Институт кристаллографии и в коридоре, узрев академика Шубникова, в течение трех минут заполучил от старика, совершенно бесплатно, несколько дорогостоящих пленочных поляроидов, — эта история меркнет в сравнении с историей, как наш Георгий Сергеевич обаял сурового академика Иосепьянца, проникнув на территорию сверхсекретного оборонного бюро Министерства среднего машиностроения, и вынес оттуда два малоинерционных фотодетектора.

Изумленный академик, выслушав просьбу Георгия Сергеевича, задал один-единственный вопрос: «Как вы сюда проникли?!»… Принимая все это во внимание, я ничуть не удивился, когда узнал, что Васюточкин стал депутатом Ленинградского горсовета. А ныне он — активный член элитарного Всемирного клуба петербуржцев. Вот каков на самом деле скромный и неавантажный мой приятель, дай Бог ему здоровья! Ибо недавно слышал, что какие-то мерзавцы ударили его по голове на родном Васильевском острове, ночью, со спины, куража ради. Васюточкин едва оклемался… Кстати, именно в доме у Васюточкина я познакомился с поэтом Виктором Кривулиным, с которым в дальнейшем столкнулся по работе в Пен-клубе… Но не буду отвлекаться в самом начале «плавания по волнам житейских воспоминаний».

Словом, бытие мое в роли инженера завода, рутинная работа навевали скуку. Подвальное существование без дневного света вызывало ломоту в костях, а водочный дух, что тянулся от механиков Вовшина и Зейца, пробуждал тоскливую мысль о том, что где-то люди живут иначе. Вот есть остров Свободы, далекая Куба, портреты вождя которой, молодого бородача, почти моего ровесника Фиделя Кастро Руса, заполонили страницы всех газет и из-за которого однажды чуть ли не отметили друг другу физиономии мои славные механики, утверждая, что Рус он на то и Рус, что из наших, русских, из-под Вологды, откуда злой судьбиной были пленены его предки при Наполеоне. Поэтому он и тянется к России: кровь — не водица. Так-то… Да и на орбиту тогда же запустили тоже почти моего ровесника — первого космонавта Юрия Гагарина…