Марианна Басина - Петербургская повесть

Это был странный город со странными порядками.

Ранним утром, когда одни его обитатели вставали, другие ложились спать. По вечерам, когда в Коломне и на Петербургской стороне готовились отойти ко сну, в Адмиралтейских частях выезжали с визитами. Одни карабкались к себе под крышу, другие селились не выше второго этажа, чтобы никто не мог сказать:

— Я к нему не хожу — он живет слишком высоко.

Одни довольствовались обносками, приобретенными за гроши на толкучем рынке, другие носили на себе целые состояния и готовы были прозакладывать душу дьяволу, лишь бы одеваться у модного портного.

И развлекались здесь как-то странно: бездумно, нелепо, как заводные куклы, которых приводит в действие хитрый механизм. Взять хотя бы самое большое Екатерингофское гулянье, которое бывало первого мая. Оно заключалось в том, что гуляющие садились в кареты и длинной вереницей, растянувшейся более чем на десять верст, двигались друг за другом, под присмотром полиции. Они двигались так тесно, что лошадиные морды задней кареты «дружески целовались» с разодетыми гайдуками на запятках передней кареты. Случались заторы. Тогда часами дожидались, пока полиция не восстановит строй карет и не разрешит двинуться дальше. И все это для того, чтобы объехать вокруг Екатерингофа, наглотаться пыли и тем же способом возвратиться обратно, не выходя из карет.

Подобные развлечения не привлекали Гоголя. Он предпочитал им одинокие прогулки. Зная интерес Марии Ивановны к Петербургу, рассказывал в письмах о том, что видел. Писал, что Петербург велик, и если гулять по его улицам, площадям, островам в разных направлениях, то можно пройти верст сто. Дома в главных частях большие, но не очень высокие — в три, четыре этажа, редко — в пять.

Жил Гоголь теперь не на Гороховой улице. Еще зимою он и Данилевский перебрались на Екатерининский канал, в дом аптекаря Трута. А весною Гоголь, уже один, поселился на Большой Мещанской в четырехэтажном доме, принадлежавшем каретному мастеру Иохиму.

Название улицы — Мещанская — говорило само за себя. Здесь не было ни дворцов, ни особняков, ни садов с решетками. В воздухе летали дым и копоть, из-под ворот тянуло какой-то дрянью, и все это смешивалось с запахом тушеной капусты — обычного блюда здешних обитателей. Дома пестрели вывесками, на которых неведомые живописцы не слишком искусно, но с большим старанием изображали сапоги, часы, кренделя, корсеты, замки с ключами, панталоны, фраки и тому подобное. Большую Мещанскую населяли мелкие лавочники, немцы-ремесленники, чиновники средней руки.

Дом, где в четвертом этаже, под самой крышей, снял квартирку Гоголь, был тоже весь облеплен позолоченными вывесками, оповещающими, что здесь находится мелочная и табачная лавочки, кондитерская, заведения двух портных, модистки, красильщика, чулочника, реставратора битой посуды, магазин сбережения зимнего платья, а также привилегированная повивальная бабка.

С раннего утра на Большой Мещанской начиналась хлопотливая трудовая жизнь. И, наблюдая ее, Гоголь невольно думал о том, что и он сам не без рук и что в крайнем случае смог бы заработать кусок хлеба таким же способом, как и его соседи. Еще из Нежина он писал своему двоюродному дядюшке Петру Косяровскому: «Я знаю кой-какие ремесла. Хороший портной, недурно раскрашиваю стены алфрескою живописью, работаю на кухне и много кой-чего уже разумею из поваренного искусства; вы думаете, что я шучу, спросите нарочно у маменьки».

Его решение жить своим трудом и самому пробить себе дорогу в жизни было непоколебимо, несмотря на все неудачи и трудности.

Хотя большая часть имения принадлежала ему, он и в мыслях не имел сделаться помещиком. Уезжая в Петербург, заявил матери, что хочет отказаться в ее пользу от своей доли наследства. Мария Ивановна рассказывала в письме к Косяровскому: «Я догадываюсь, не писал ли мой Никоша к вам насчет имения… Назад тому месяца два он меня удивил, убеждая позволить записать мне свою часть имения, уверяя при том, что это будет полезно и даже необходимо для спокойной моей жизни, на случай, если я не буду иметь добрых зятей, а он, может быть, будет слишком далеко от меня, и сим поступком тронул меня до слез».

Единственно, о чем просил Гоголь мать, — помогать ему, пока он не встанет на ноги. В душе он дал себе слово сделать все возможное, чтобы приблизить это время. И, очнувшись от краткого оцепенения, в которое ввергли его неудачи, энергично принялся за поиски дела. Какого? Он весьма туманно писал об этом Марии Ивановне. Сообщал, что собирается «приняться за ум, за вымысел», чтобы «добыть этих проклятых, подлых денег, которых хуже я ничего не знаю в мире».

СМЕЛОЕ РЕШЕНИЕ

Что же имел в виду Гоголь, когда собирался «приняться за ум, за вымысел»? Несомненно, сочинительство.

До приезда в Петербург он не помышлял стать писателем, хотя книги любил с детства. Они были его страстью. Когда его не брали домой на рождественские каникулы, он, чтобы не скучать и скоротать время, просил прислать ему «хоть несколько книжек на прочет». Собираясь летом домой в Васильевку, старался заполучить на дорогу хорошие и новые книги.

Особенно пристрастился он к чтению в старших классах. Почти все свое небольшое «жалование», присылаемое матерью, тратил на книги. «Я отказываю себе даже в самых крайних нуждах с тем, чтобы иметь хотя малейшую возможность… удовлетворить моей жажде видеть и чувствовать прекрасное».

Каждая хорошая книга была для него праздником. Как он радовался, когда смог на отложенные деньги выписать Шиллера! Он хотел бы выписывать все лучшее, о чем извещали газеты и журналы, но… «Разумеется, что я ограничиваюсь одним только чем-либо, и в целые полгода я не приобретаю более одной книжки и это меня крушит чрезвычайно… Иногда читаю объявление о выходе в свет творения прекрасного, сильно бьется сердце — и с тяжким вздохом роняю из рук газетный листок объявления, вспомня невозможность иметь его».

Мария Ивановна жаловалась: