М. Новоселов - Николай Эрнестович Бауман

Однажды дети играли на берегу озера в свою любимую игру — «татары и казаки». Восьмилетний Коля предводительствовал отрядом «казаков», скрывавшихся в густых прибрежных камышах от «татар». По условию игры, «казаки» могли маскироваться любыми способами, прячась от зорких глаз преследователей. Впопыхах, заботясь об укрытии своих товарищей, Коля оказался почти на чистом, лишенном кустарников берегу довольно глубокого озера. «Татары» оцепили озеро полукругом, вот-вот должны появиться со всех сторон… Коля принял смелое решение: он сломал прошлогодний камыш, полый внутри, и быстро погрузился на дно. Скорчившись, мальчик, как истый казак, выставил на поверхность воды конец стебля, с трудом дыша, но твердо решившись не подавать о себе знака, иначе ему грозил неминуемый плен.

«Татары» осмотрели озеро и хотели уже было двинуться дальше, к большому оврагу, где укрылись остатки «казаков». Но у одного из дозорных «татарского отряда» сломался лук. В поисках подходящего материала «татары» рассыпались по берегу озера. Между тем вода постепенно проникала в камышинку, и Коля чувствовал, что захлебывается… Из последних сил он все-таки попрежнему сидел, затаившись, в своем убежище. Поднявшиеся на поверхность озера пузыри привлекли к себе внимание «татар». Предводитель их сообразил, где скрывается «казак». Когда «татары» вплавь добрались до Коли и вытащили его на берег, мальчик совсем выбился из сил: еле живой, сидел он в кругу «татар». Но, отдышавшись, шопотом сказал:

— А все-таки… все-таки я не сдался!..

Незаметно шли годы детства.

Когда мальчик подрос, он увлекся верховой ездой. Лошадь отца вряд ли могла считаться резвой, Она добросовестно трусила в дрожках, возила Мину Карловну за провизией на базар, развозила отремонтированную мебель заказчикам. Но Коля, начитавшись Майн-Рида и Фенимора Купера, вообразил, что «всаднику без головы» необходимо носиться вихрем по волжским кручам на хорошем скакуне. Несколько поездок прошли благополучно, но затем последователь Майн-Рида пустил лошадь во весь опор, и она сбросила неопытного всадника. Коля сильно ушибся, но скрыл это от родителей. В другой раз катанье окончилось тем, что лошадь ударила мальчика в лицо. К счастью, удар был не слишком сильным, но все же рубец остался на лице Николая Эрнестовича на всю жизнь. Друзья его вспоминают, что этот знак детских проказ даже, пожалуй, шел к его энергичному, открытому лицу, почти всегда озаренному мягкой, слегка иронической улыбкой. Когда же наступала зима, Коля вновь оказывался на ближайшем к дому озере, но уже вооруженный парой самодельных деревянных коньков, искусно выточенных старым резчиком. Крепко сплетенные веревочки, продетые в отверстия «доморощенного ковра-самолета», прикрепляли коньки к валенкам, и Коля с увлечением описывал на гладком льду замысловатые восьмерки и двойные знаки вопроса.

Когда мать купила ему настоящие стальные коньки с круто загнутыми носками, восторгу юного любителя конькобежного спорта не было предела. Он долгими часами носился по блестящему ледяному полю и, не довольствуясь маленьким искусственным катком в черте города, убегал на приволжские озера и реку Казанку. Кроме катанья на коньках, зима приносила и другие удовольствия. Что может быть лучше стремительного спуска с горы на вертящейся ледянке! Любил Коля и лыжные прогулки, но в то время среди его сверстников-однолеток коньки явно преобладали над лыжным спортом. Лыжные вылазки были сравнительно редкими: раза два-три за всю зиму. Молодежь с большим удовольствием летала с гор на ледянках или взапуски носилась по озерам на коньках.

Незаметно наступило и время ученья. Отличавшийся большими способностями, Коля еще дома научился хорошо читать и писать. Без труда он поступил в первый класс второй Казанской гимназии.

Почти в каждом губернском городе того времени существовало такое различие: в первой гимназии учились «сливки общества», а во второй и третьей — сыновья тех, кто с большим трудом мог дать своим детям классическое, недешево стоящее воспитание. В Казани в то время было две гимназии. В первую, называвшуюся «императорской», принимали не всех, а с известным выбором: здесь обычно учились дети дворян, крупных землевладельцев, именитого купечества из числа признанных «отцов города» — фабрикантов, оптовых торговцев, судовладельцев и т. п. Остальные же слои населения — разночинцы, ремесленники, мелкие домовладельцы — предпочитали учить своих детей в более скромной второй гимназии, куда ученики приходили на занятия пешком или, в крайнем случае, в непогоду, приезжали на дешевом извозчике, а не подкатывали на тысячных рысаках с медвежьей полостью.

Эрнест Андреевич решил учить Колю именно в гимназии, так как хотел, чтобы хоть этот сын вышел «на широкую дорогу», — закончил гимназию и затем университет. Мина Карловна также всеми силами старалась «вывести в люди» своего непоседливого, любознательного Колю, хотя это и требовало весьма значительного напряжения всего бюджета семьи.

Эрнест Андреевич и Мина Карловна надеялись, что гимназия охладит увлечения их живого, нередко даже шаловливого Коли.

Однако жизнь показала иное: «Годы учебы проходили крайне бурно. В этом сказывались некоторые черты его характера. С самого раннего детства Николай Бауман проявлял самостоятельность, своенравие и большую сообразительность. Будучи по натуре резвым ребенком и не терпя над собой никакой опеки, он причинял немало беспокойств родителям. Николай слыл драчуном и шалуном, он являлся домой из гимназии даже с «фонарями»{Н. Гусев, Н. Э. Бауман. Сборник «Жизнь замечательных людей в Казани», вып. I. Казань, 1941, стр. 67–68.}.

Одноклассник Коли Владимир Сущинский в своих воспоминаниях о Николае Эрнестовиче приводит немало ярких, живых эпизодов школьной жизни. Вторая гимназия находилась сравнительно близко от улицы, где жили Бауманы, — на Булаке — канаве, соединяющей озеро Кабан с рекой Казанкой. Коля Бауман и Володя Сущинский ежедневно вместе уходили в гимназию и вместе возвращались домой. «Классическая» система воспитания сильно стесняла молодых, сильных подростков. Директор гимназии чех Имшеник изо всех сил старался внушить своим питомцам «любовь к церкви, царю и отечеству». Сущинский вспоминает, что гимназия «славилась дисциплиной и была «классической», можно сказать, до чрезвычайности: греческий язык и латынь мы изучали свирепо». Но в переменах и после занятий гимназисты, стараясь размяться после утомительной зубрежки греческих глаголов, устраивали «Седанскую битву». Еще живы были впечатления недавней войны Франции с Германией в 1870 году, и молодежь с увлечением «окружала Париж», делала внезапные храбрые вылазки и т. п. Симпатии всех были на стороне побежденных французов. Битвы нередко происходили весьма внушительные: «Николай Бауман был мальчик здоровый, плотный, хорошо сложенный и развитой. Дрался он искусно и с подъемом»{Сборник «Товарищ Бауман», изд. 2. М., 1930, стр. 24.}. Сущинского звали «Сущий», и Коля частенько кричал: «Сущий, выручай!..»