Алан Клейсон - Джон Леннон

На следующее утро кирпичная пыль скрипела под копытами лошадей, везущих по главным улицам города подводы с углем для погрузки на ржавые суда. Однако первенца Джулии Леннон ждал уютный дом представителей среднего класса — с ковром в гостиной, а не линолеумом — на Менлав-авеню, одной из главных артерий Вултона, тихого пригорода Ливерпуля, который был больше похож на сельские районы Ланкашира, чем на Мерсисайд, с его пародиями на тюдоровские колонии, гольф-клубами и озерами для соревнований по гребле.

Когда Джонни исполнилось пять лет, его отец Фредди, моряк-ирландец, окончательно и бесповоротно исчез из его жизни, — а с ним и представление, что «нет бога кроме Мамы, а Папа пророк его». И хотя в этой пьесе для Фредди была уготована — возможно, не совсем справедливо — роль злодея, последующие перипетии в беспорядочной личной жизни матери Джона привели к тому, что мальчик рос в основном в «Мендипс», в той половине дома на две семьи, которая принадлежала бездетной сестре Джулии Мэри Смит (Джон всегда называл ее детским прозвищем Мими) и ее мужу Джорджу, бывшему военному. Когда-то тот оказался маленьким винтиком в механизме ужасных событий, потрясших весь мир, а теперь занимался молочным бизнесом, унаследованным от отца. Джордж скоропостижно умер, когда племяннику его жены исполнилось 14 лет.

Как вскоре выяснил Джон, Джулия со своей новой семьей жила неподалеку, и мальчик нередко общался с матерью. Он использовал ее дом как временное убежище, когда строгие методы воспитания Мими становились совсем уж невыносимыми. Ее внутренняя неуверенность: «Кто я такая, чтобы считать меня матерью?» — подорвала веру Джона во взрослый мир, который он высмеивал и провоцировал. Это была защитная реакция на то, что для взрослых он был чужим — и особенно после смерти Джулии, погибшей в 1958 году под колесами автомобиля, за рулем которого сидел спешивший на службу полицейский.

Более того, несмотря на смягчающие обстоятельства, он ощущал, что мать бросила его так же, как и отец, — он достаточно времени провел с ней, чтобы понимать, чего он лишился. Горечь мальчика выливалась во вспышки гнева, направленные на воспитателей, друзей и любящую тетку. Мими обычно видела в проделках Джона влияние дурной компании — после того, как 12 ноября 1945 года мальчик, одетый в бриджи и габардиновое пальтишко, начал свое формальное образование в детском саду на Мосс-Питс-лейн, расположенном в нескольких кварталах от «Мендипс».

В апреле следующего года Джона исключили из садика за «деструктивное поведение», и он, отрезвленный этим позором, в начальной школе в Довдейле вел себя уже более сдержанно. Поначалу он брал пример с Уильяма Брауна, 12–летнего мальчишки из зажиточной деревенской семьи, героя романов Ричмела Кромптона, первый из которых, «Просто Уильям», вышел в 1917 году. Тем не менее мальчишеские проказы не помешали Леннону сдать экзамены для одиннадцатилетних детей и поступить в среднюю классическую школу Кворри Бэнк, которая среди других, более либеральных ливерпульских учебных заведений получила прозвище «полицейского государства» за снобизм, драконовские порядки и формализм. Система воспитания здесь копировала итоновскую и предусматривала телесные наказания — удары бамбуковой тростью по ягодицам или вытянутым ладоням.

Вероятно, Джону было бы лучше в средней современной школе, куда попадали не сдавшие экзамен 11–летние дети, или даже в единой средней школе, если бы такая была в Мерсисайде в начале 50–х годов, потому что эти школы придерживались принципа «образование для всех», который теоретически позволял детям заниматься тем, что соответствовало их способностям. Таким образом, Джону потребовалось совсем немного времени, чтобы из способного, но пассивного ученика превратиться в отпетого хулигана параллели С, чудом избегавшего исключения из школы. К концу второго года обучения он стал непременным участником скандальных историй и заводилой в компании курильщиков, которые собирались за навесом для велосипедов. И действительно, став взрослым, Леннон будет выкуривать по три пачки сигарет в день.

Джон оказывал «дурное» влияние на других мальчиков не только демонстративным нарушением порядка, но и оскорбительно — надменной вежливостью по отношению к учителям, своей демонстративной тактикой тянуть время в классе, списыванием домашних работ и безмолвным высокомерием, когда на уроке ему приказывали выплюнуть конфету в мусорную корзину.

Точно так же Леннон вел себя и за стенами школы, оказывая негативное влияние на своих сверстников, причем некоторые из них были не столько друзьями, сколько почитателями, которых он мог убедить сделать почти все, что угодно. Среди них был один субъект, которого легко было уговорить на любой постыдный поступок, послать неизвестно за чем, при помощи издевательств довести почти до самоубийства или под видом разнузданной фамильярности ударить по лицу или спине, так что тому приходилось, сдерживая слезы, улыбаться Джону. Этот парень хотел бы присоединиться к компании подростков, но в лучшем случае становился предметом насмешек, а в худшем — объектом агрессии; в остальное время он был чужаком, лишенным внимания главаря и его приближенных. Откровенно покорный и преданный, он старался не попасть впросак, когда Джон милостиво бросал несколько слов в его адрес, прежде чем переключался на что-то другое.

Однако часть «жертв» Леннона находила в себе силы выйти Из-под его влияния или начинала оказывать сопротивление. Некоторые заходили так далеко, что сжимали кулаки и бросались на обидчика, с удивлением обнаруживая, что противник быстро отступает. «Обычно я бил их, если они были достаточно малы, — признавался Джон, причем без особого раскаяния, — но прибегал к длинным речам и сбивал их с толку, если они были старше. Главное — оставаться хозяином положения».

Леннон никогда не стоял прямо, когда можно было к чему-нибудь прислониться, глубоко засовывал руки в карманы и с кривой ухмылкой жевал жвачку. Этот облик — ленивого, непокорного, нарциссического и, как он надеялся, задиристого парня — отразился в его внеклассных занятиях, которые не имели никакого отношения к тому, чему он должен был научиться в школе. Учась самостоятельно, он еще в начальной школе Довдейла развил в себе способности иллюстратора и сочинителя комических стишков. В Кворри Бэнк с этими увлечениями соперничал интерес к гитаре — инструменту, висевшему на шее Элвиса Пресли. Леннон не просто любил — он буквально молился на него. Джон Леннон боготворил Элвиса Пресли — короля рок-н-ролла — с того самого момента, когда услышал «Heartbreak Hotel», дебют парня из Теннесси в недавно появившемся чарте «New Musical Express», и увидел его первую опубликованную в Британии фотографию: нечто среднее между женоподобным педерастом и громилой из зала игровых автоматов. Джон был уверен, что Элвиса ждет артистическая смерть — после того как в 1958 году за шлифовку этого природного алмаза взялся «менеджер» — полковник Том Паркер, настаивавший на безропотном подчинении молодой рок-звезды во время службы в американской армии.