Александр Никонов - Наполеон. Попытка № 2

Только дворяне могли в королевской Франции занимать высокие административные, армейские и церковные должности. В поисках положенных дворянам налоговых и прочих привилегий разбогатевшие мещане старались сочетаться мезальянсным браком с дочками обнищавших дворян. Но разве обнищавших дворян на всех напасешься? На 25-миллионное население Франции привилегированных людей, обладающих всей полнотой гражданских прав, было всего 270 тысяч человек. Конечно, подавляющим большинством французского населения были малограмотные крестьяне, которым гражданские свободы как инструмент зарабатывания денег были менее нужны, чем буржуазной «прослойке» – банкирам, фабрикантам, ремесленникам, журналистам, адвокатам и прочим специалистам. Последние не принадлежали к аристократии и не были крестьянами, но их роль в развитии общества давно переросла их ничтожные права в обществе.

Умные и богатые, журналисты и адвокаты, художники и ученые, сидя по парижским кафе и салонам, разрабатывают философию нового времени, выдумывают идею о том, что все люди от рождения равны и наделены поэтому равными правами. Они разговаривают и спорят друг с другом, издают газеты и постепенно расшатывают, ослабляют, демонтируют основы старого мира. Не подозревая, что обрушение старой, обветшавшей конструкции погребет под собой и их. И что тогда наверх вырвутся те, кто понятия не имеет о дифференциальных уравнениях и гуманизме и кого маркиз Виктор де Мирабо, рассказывая о провинциальном народном празднике, описывал так: «…толпы дикарей. Мы все сидим в отеле и не показываемся на улице. Заиграла волынка, начались танцы, но не проходит и четверти часа, как они прерваны начавшейся дракой – плач и крик детей, кто-то из толпы подзадоривает дерущихся, точно собак. Страшен вид этих людей, так и хочется сказать – зверей: рослые, они кажутся еще выше из-за деревянных башмаков на высоких каблуках; одеты они в грубошерстные кафтаны, подпоясанные широкими кожаными поясами, которые для красоты обиты медными гвоздиками. Чтобы лучше разглядеть драку, они приподнимаются на носки, расталкивая друг друга локтями; кто-то топает в такт ногами. Длинные сальные волосы, худые, изможденные лица, которые искажены злобой и зверским хохотом. Да-да, эти люди платят налоги!»

Все революции похожи. Все начинается с прекраснодушной интеллигентской болтовни. И если она подкрепляется ослаблением цензуры и свободой прессы, скоро все умеющие читать начинают на улицах и в кафе, на Арбате и в Гайд-парке обсуждать будущее страны, спорить, требовать отставки властей. Кончается все очень плохо.

В 1784 году на парижской сцене после долгих запретов наконец-то поставлена пьеса Бомарше «Женитьба Фигаро». Она вызывает всеобщее восхищение своей смелостью, парижане просто ломятся на нее. Почему? Вот как описывает этот феномен Карлейль: «Содержание комедии не отличается широтой, сюжет вымученный, герои выражают свои чувства недостаточно ярко, сарказм тоже получился несколько натянутым. Однако эта бледная и сухая пьеса вдруг захватила всех и увлекла, и каждый понял содержащиеся в ней намеки и увидел в ней самого себя и те положения, в которые ему приходилось попадать. Вот почему вся Франция аплодирует ей. „Как вам всего этого удалось добиться, ваша светлость? – спрашивает герой и сам же отвечает: – Вы дали себе труд родиться“. И, слыша это, все хохочут, и громче всех хохочут дворяне, страстные лошадники и англоманы».

Тогда вся французская интеллигенция была заражена революцией, аплодировала революции, осуществила революцию. И погибла в этой революции, открыв шлюзы народной дикости. Термин «англоманы», употребленный Карлейлем по отношению к этой интеллигенции можно заменить словом «западники». В России столетием позже интеллигенция также была настроена прозападнически, аплодировала революции, осуществила революцию. И точно также была утоплена в крови волной террора. Они хотели открыть клетку и освободить народ. Они это сделали, позабыв, что народ – лютый зверь.

Великая польза от революций состоит в том, что они провозглашают многое из того, что придумывают великие гуманисты и просветители. Они открывают миру новые горизонты. Они ставят красивые цели и создают социальные лифты, возгоняющие молодые таланты. А великий ужас революций состоит в том, что ростки благих деяний поливаются морями крови.

В книге «Конец феминизма» я описывал ужасы французского революционного террора, повторяться не буду, приведу лишь пару цифр. Во Франции было создано 178 революционных трибуналов, из них 40 разъездных. Они переезжали из одного населенного пункта в другой, везя с собой сборные гильотины и творя там и сям революционный суд. Который длился обычно не более пяти минут, после чего все осужденные приговаривались к смерти. В одном из селений 63 женщины были казнены только за то, что участвовали в тайном богослужении (новая революционная власть боролась против религиозного мракобесия – в связи с этим в Соборе Парижской Богоматери чернью даже были казнены 200 специально приведенных туда священников). В другом местечке передвижные трибуналы приговорили к смерти и казнили около 400 детей в возрасте от 6 до 11 лет – за то, что это были дети богатых или просто зажиточных людей.

В бумагах, найденных после ареста Робеспьера, был обнаружен план, составленный Маратом и уже подписанный Робеспьером, который предусматривал уничтожение полутора миллионов «врагов народа».

В революции было очень много плохого. В революции было очень много хорошего. И в этих сливках с кровью, в атмосфере предреволюционных смелых речей и взглядов происходило формирование нашего героя. Он впитал в себя всю философию, весь восторг и все надежды новой жизни. И он своими глазами видел кошмары террора. Наполеон был порождением революции. Он взял от нее все лучшее. И запомнил все худшее. Позже, говоря о своих заслугах перед страной, Бонапарт заметил: «Я усмирил пучину анархии и укротил хаос. Я вернул чистоту революции…»

Французская революция, чистоту которой вернул Наполеон, умыв ее от крови, всколыхнула всю Европу. Ключевский писал: «Со времени Французской революции наша история столько же входит в состав западноевропейской, сколько западноевропейская в состав нашей». И он был прав. Русское образованное общество приняло парижские события с восторгом. А оказавшиеся в то время в Париже русские с радостью участвовали в событиях. Карамзин ходил по Парижу с революционной кокардой. В штурме Бастилии участвовали князья Голицыны и друг Радищева некий А. Кутузов. Граф Строганов – член Якобинского клуба, который разгуливал по Парижу в красном революционном колпаке, восклицал: «Лучшим днем моей жизни будет тот, когда я увижу Россию возрожденной в такой же революции!»